— Как хорошо!— тихо сказала Марина Чередни­ченко, сидевшая на заднем сиденье с небольшим фанерным ящичком на коленях. Орленов, сидевший ря­дом с шофером, обернулся с лукавой улыбкой и спросил:

— Лучше, чем в прошлом году?

— Да, — серьезно ответила Марина. — Тогда мы были одиночки, а теперь сама земля за нас…

— Посмотрим, посмотрим, — неопределенно ска­зал Орленов.

С той поры, как он стал директором филиала, он стал осмотрительным и не сразу выражал свое мне­ние. Это сказывалось даже в простой дружеской бе­седе. А вдруг твой преждевременный энтузиазм будет принят не как выражение личных чувств, а как обе­щание руководителя? Чередниченко и Пустошка по­стоянно подсмеивались над осторожностью нового директора, но Орленов не обращал внимания на на­смешки: руководить-то ему, ему и отвечать!

Пустошка, сидевший рядом с Мариной, подмиг­нул ей, кивая на Орленова, но промолчал: победа осени захватила и его. Ночью пал первый заморозок, градуса два-три ниже нуля, и теперь деревья на лес­ных полосах теряли листву. Ветра не было, но под каждым деревом медленно кружился тихий дождь из падающих листьев. Только акации еще зеленели, но их узкие двойные листья сложились вместе.

— Как крылья бабочек! — сказала Марина.

— Что? — переспросил занятый своими мыслями Орленов.

— Я говорю, что осень красива, — пояснила Марина. Голос ее стал задумчивым и немного печаль­ным. — Листья умирают по-разному. Посмотрите на акации, листья у них сложились вдвое, как крылья бабочек…

— Это не умирание, — ворчливо сказал Орле­нов, — это переход в новую фазу…

— Спасибо вам за такую философию! — рассер­дился Федор Силыч. — Падай, лист, сгнивай, превра­щайся в удобрение для будущих листьев! А я хочу жить вечно!

— Такие безумные желания приходят обычно после пятидесяти лет! — засмеялась Марина.

—А мне вчера как раз и стукнуло пятьдесят…

— И вы замотали день вашего рождения? Как не стыдно!

— Чего же тут праздновать? — возмутился Пу­стошка. — С каждым днем ближе к смерти! Оч-чень интересно!

— «Нет, весь я не умру!..» — напыщенно проде­кламировал Орленов. — От вас останется много доб­рого, Федор Силыч, да вы и еще кое-что сделаете!

— Не это ли останется? — Федор Силыч прене­брежительно пнул ногой металлическую муфту, ле­жавшую на полу кабины. — Не много чести! — и от­вернулся к окну, всем видом показывая, что разговор ему надоел.

Меж тем дорога повернула налево от шоссе и разрезала надвое медленно оголявшуюся лесополосу. Вдали открылось новое поле. Оно было перепоясано поверху силовыми линиями, но на этот раз линий было меньше, они не так близко теснились одна к другой. И все-таки с холма, на который в эту минуту взобралась машина, поле казалось старинной плоской арфой с натянутыми на ней струнами. У дороги сто­яли светло-серые коробки электрических подстанций, прицепившиеся тремя крюками к проводам электро­линий. От подстанций ползли змееподобные кабели, уходившие к горизонту, за которым сейчас скрылись тракторы.

Подстанции ничем не напоминали старые транс­форматорные будки, от которых работали первые электрические тракторы. Стояли аккуратно сработан­ные домики на колесах под овальной крышей. Сверху — боковая, устремленная в сторону трактора сигнальная фара, сбоку — откинутая стенка и за ней приборный щиток с красными лампочками, показы­вавшими, что трактор работает.