Он оглянулся через плечо на темные деревья, и там стояли эльфы.

– Брат, – окликнули они его, – что ты здесь делаешь один?

Он видел их и прежде. Но ни разу они не подходили так близко. Он смотрел на них, на их прекрасные и жуткие лица, вглядывался в глаза Ши. Но они были Ши неизвестного ему рода. Он читал в их глазах холодную власть и страсть к тысяче вещей, искушающих эльфов.

– Брось камень, – шептали они. – Он мешает тебе.

Аодан заржал, разбивая их чары. И тогда Киран смог отвернуться от них, с отчаянием устремив взор на запад.

– Брось его, Киран Калан!

Он сжал камень в руках, но они владели его именем, и тяжело было заставить себя не слышать их, ох, как тяжело. Где‑то было место, зал, лица любимых им людей. Они хотели отвести его туда, связать его именем, которого когда‑то хватало ему – они предлагали все это, и сердце его стенало где‑то в камне.

– Киран! – окликали они его. – Киран!

Аодан бежал и бежал на запад, с силой отталкиваясь от земли. Мелкие тени наскакивали на него, и черные эльфы гнались за ним следом. Но вперед и вперед летел он в отчаянии, и наконец начал опережать их.

Но впереди их ждало худшее. Он чувствовал это – словно мир раскололся, словно проказа покрыла все сущее.

Он вырвался из леса на вершину холма и увидел в долине, простиравшейся перед ним, тьму, ни с чем не сравнимую, такой черноты не было в мире и даже во владениях Смерти. Она раскинулась меж холмами, достигая самого моря и повсюду отбрасывая тень, от Керберна к северу. И тени коней шевелились в ней, посверкивали копья и доспехи.

Он никогда не чувствовал себя таким уязвимым, как на этом холме, где расстояния не значили ничего, и он был так же видим для этой тьмы, как сам наблюдал ее. Камень жег ледяным холодом, и Аодан замер, задрожав. Любовь, долг и все остальное казались мелочью по сравнению с этой громадиной. Холмы лежали разбитые, выдав все тайны своих подножий, деревья были порублены, ни единой травинки не осталось стоять в этой тьме.

– Нет, вперед, – повелел он Аодану, хотя многоликий страх, обуявший его, говорил ему другое. – Нас догоняют – вперед!

«Ты погибнешь», – сомнения нахлынули на него.

И внимание, которое он едва замечал на себе, вдруг превратилось в пристальный взор.

«Вот, – промолвило что‑то, – он здесь»; и холмы откликнулись эхом. Он содрогнулся, и кости его заныли, и он оглянулся в надежде на отступление, и Аодан начал разворачиваться.

«Нет», – вскричал он тогда, и эльфийский скакун повернул на запад и продолжил свой путь в темнеющем ветре. Казалось, его плоть разрывают на клочья. И его окликали по имени то сзади, то спереди, но это имя было лишь частью его. Они набрасывались на него с оружием, но враги казались ему лишь тенями – железо приносило боль, но не могло ранить его. Дроу мучили его своей холодной силой: они называла Аодана и Арафель, и от каждого имени камень разгорался все жарче, пока не осталось лишь одно желание – выбросить его, чтобы обрести облегчение от боли.

Но тогда зазвучал другой голос. Он не разобрал слов, но они напомнили ему о жизни.

«Киран, – пел ветер, – Киран Калан, что ты здесь делаешь один?»

И он мчался дальше. И вскоре издалека до него донеслись крики чаек.

– Это едет твой брат, – спокойно прошептал темный человек; и Донкад, скорее, тело, принадлежавшее Донкаду, оторвало взгляд от долины. Мало что сохранилось от этого имени и человека, но какие‑то остатки вспомнили родство, и дрожь охватила плоть, в нем бродил еще страх, хотя он не помнил, перед чем, и зависть, и сожаление.