«Пойдем, – сказал ему крылатый червь, – я посажу тебя на спину и покажу тебе, что есть люди и смерть».

Путь становился все темнее, хаос бурлил вокруг, и из него продолжало доноситься его имя. Аодан летел, разбрызгивая воды Эшберна, далеко позади оставляя смертных скакунов. Но их настигали другие, неподвластные смерти, страшнее кошмаров.

«Брат, – донеслось до него, – Киран, брат мой…» – раздался крик сквозь бурю схватки.

Тогда он оглянулся. Ему пришлось оглянуться. К нему скакал человек, и он узнал его, несмотря на долгие годы и происшедшие перемены.

– Донкад, – промолвил он и повернулся к нему безоружный.

И мрак скользнул меж ними, простыня мрака и свора гончих и рогатых тварей, и всадница на лошади с просвечивающими костями.

«Господин Киран! – раздался крик. – Беги!»

То был Роан с границы, то были Маддок и Оуэн – южане, и прочие скакали рядом – отряд призрачных всадников. Среди них были лучники с границы – они двигались, как во сне, и их стрелы летели с обманчивой быстротой.

«Господин! – раздались иные голоса, и то были Барк и Ризи, живые – примчались на загнанных лошадях, с осунувшимися лицами и вооруженные железом. И из сгустившегося мрака целый отряд всадников следовал за ними. – Господин, подожди нас!»

Аодан повернулся и прыгнул вперед, унося его прочь. Слезы слепили Кирана, слезы горечи и утраты.

– Вперед! – крикнул он, беря себя в руки, и эльфийский скакун летел все быстрее и быстрее, пока мир не замелькал серым пасмурным светом, пока в воздухе не запахло морем и над ними не появилось солнце. Аодан разбрызгивал воду копытами, и капли падали‑падали‑падали вниз.

Боль прекратилась.

– Лиэслиа! – закричал Киран, простирая руки. – Лиэслиа! Лиэслиа! Дальше я ехать не могу! Иди мне навстречу – все остальное твое!

И его не стало. Это был конец.

Эльфийский конь вскинул голову, заплясал и развернулся; всадник выпрямился и обратил лицо к затуманенному востоку, где рубились и умирали воины.

Он мало что взял с собой: он прикоснулся к камню на шее, закрыл глаза и полностью вошел в этот мир. У него не было ни оружия, ни доспехов, даже его облик не совсем принадлежал ему: единственную вещь он вызвал властью камня – серебряный рог. Рассвет назывался он – каванак. У него еще не было сил трубить в него, он все еще был ошарашен переменой, охватившая долину битва затуманивала его взгляд.

– Далъет, – промолвил он. И повторил громче: – Далъет!

И он тронулся вперед к берегам Эшберна. Людей оттесняли все больше и больше – дроу кидались на них и фиатас, и всевозможные формы зла выныривали из темноты. Мир изменился с тех пор, как он знал его, мир поблек; но камень сочился тысячей воспоминаний, человеческих воспоминаний – о любви, о жизни, о его понимании мира. Он узнал, что все эти люди – союзники госпожи Смерти. И любовь закипала в нем вместе с гордостью, зарождаясь где‑то в камне. Прижатые люди и тени людей окружили его стеной, приняв за своего господина: железом и жизнями своими смертные защищали его. Он поднял рог и затрубил в него.

Земля содрогнулась. Дроу издавали ужасные крики.

– Нет! – закричал один из них с поднятым ядовитым клинком. – Уйди… о, брат, ты не можешь сражаться с нами! Она там – наша сестра, и если ты освободишь червя… Мир разделился, Лиэслиа! В этом ты победил – но Аовель наша!

Они отступили, мелкие твари чуть медленнее отползали вслед за ними, оставляя своих смертных союзников в растерянности и панике на лесистых берегах Эшберна.

– Господин! – воскликнул Барк.