Хуан Гомес-Хурадо. Эмблема предателя
Эпиграф
Идут измена и убийство рядом, Как пара дружных дьяволов в ярме. Работа их бесхитростна, груба И не исторгнет крика изумленья; Но ты, рассудку вопреки, заставил Убийству и предательству дивиться! И хитрый дьявол, что тебя толкнул На это безрассудное деянье, Отличия добьется в преисподней.
Уильям Шекспир, Генрих V, акт II, сцена 2
Пролог
Когда волной его прижало к борту, капитан Гонсалес инстинктивно вцепился в дерево, ободрав руку сверху донизу. Несколько десятилетий спустя, став самым известным книготорговцем в Виго, при воспоминании о той ночи - самой ужасающей и необычной в его жизни - он каждый раз вздрагивал. Старый и седой, сидя в своем кресле, он вспоминал, как рот наполнился вкусом крови, соли и страха. Его уши вновь слышали гул одного из тех предательских штормов, что поднимаются за каких-нибудь двадцать минут, которых плавающие по проливу моряки и их вдовы научились бояться. А перед изумленными глазами Гонсалеса стояло то, что просто не могло там находиться. Увидев это, капитан Гонсалес позабыл, что двигатель работает на пределе, а команда состоит лишь из семи человек вместо положенных одиннадцати, что он - единственный из них, кто за полгода ни разу не страдал от морской болезни. Он позабыл о том, как хотел избить их до полусмерти за то, что даже не пошевелились, когда началась болтанка. Он ухватился за иллюминатор, чтобы развернуться в сторону капитанского мостика, а потом ворвался внутрь вместе с потоком воды и ветром, от которых штурман содрогнулся. - Рока, прочь от штурвала, - отпихнул он штурмана. - От вас нет никакого толка. - Капитан, я... Решил вас не беспокоить, по крайней мере, пока канонерка не начнет тонуть, сеньор. Голос его дрожал. А именно это и происходит, подумал капитан, покачав головой. Большая часть его команды состояла из сбежавших от войны мужчин, покинувших свою разоренную страну. Он не мог их винить в том, что не предугадали шторм, как никто не стал бы обвинять его, если бы он просто развернулся, чтобы спасти корабль. Самым разумным было бы не обращать внимания на то, что он только что заметил. Потому что всё остальное было бы чистым самоубийством. Лишь полный кретин мог на это пойти. "А я и есть кретин", - подумал Гонсалес. Штурман вытаращил глаза, когда увидел, как капитан совершает маневр, поставив корабль почти бортом к волне. Канонерка "Надежда" была построена в конце прошлого века, ее корпус, сделанный наполовину из дерева, а наполовину из стали, чудовищно заскрипел. - Капитан! - закричал штурман. - Что вы делаете, черт побери? Мы сейчас перевернемся! - Посмотрите налево, Рока, - ответил капитан. Он тоже был до смерти напуган, но не мог упустить ни единой возможности. Штурман подчинился, решив при этом, что капитан совершенно выжил из ума. Впрочем, через несколько секунд капитан уже и сам не был уверен, что не потерял разум. Менее чем в тридцати морских саженях между двух валов переваливалась шлюпка, ее киль задрался под немыслимым углом. Похоже, она должна была вот-вот перевернуться, лишь каким-то чудом этого до сих пор не произошло. Небо прорезала молния, и внезапно штурман понял, почему капитан поставил на кон восемь жизней, имея на руках столь плохие карты. - Там люди, сеньор! - Вижу, Рока. Сообщите Кастильо и Паскуалю, чтобы бросили помпы и поднялись на палубу с двумя канатами. И пусть вцепятся в планшир, как шлюха в кошелек. - Есть, капитан. - Нет, подождите, - сказал капитан, хватая его за руку, прежде чем тот покинул капитанский мостик. Он колебался. Невозможно одновременно руководить спасательной операцией и держать штурвал. |
