|
Нам надлежит немедля идти врагу навстречу, принудить дать баталию и разбить его в пух и в прах. "Баталия, баталия!" - крикнул из клетки попугай тоже командирским басом и почесал лапкой за ухом. Генералитет улыбнулся. Вильбуа и Румянцев громко захохотали. Мопс не то с завистью, не то с презрением покосился на чертову птичку и с чувством собачьего достоинства лизнул хозяина в дряблый подбородок. Апраксин поцеловал мопса в шиворот (граф Захар Чернышев сделал брезгливую гримасу). Обведя присутствующих ленивым взором, фельдмаршал спросил: - Но куда и каким местом к нему идти? Ежели прямо через Эггерсдорфское поле - идти не можно: враг стоит за большим лесом, а сквозь оный только одна узкая дорога, да и та пруссаками занята. Как вы, господа, сей тактический вопрос желали бы разрешить? После коротких рассуждений решено вести войска через поле, обходить лес с левой стороны и опрокинуться на врага всей силой. - А главное: не мешкать, действовать быстро, - сказали в один голос Румянцев и Чернышев. - Совершенно согласен с вами, господа генералы, - кивнул им Апраксин. - Мы и впрямь во всем поспешаем слишком... медленно... И так уж канцлер Бестужев, Алексей Петрович, то и дело пишет мне: "Поспешай, поспешай, про тебя небылицы по Питеру плетут". Да и матушка Елизавета недовольна, апробацией не жалует, - долго, мол, в Польше позадержались вы. А как тут поспешать?.. Поспешишь, людей насмешишь. - А не поспешишь, врага упустишь, ваше сиятельство, - ядовито заговорил Петр Панин и незаметно переглянулся с Румянцевым. - И кто с умом спешит, тот всегда и во всем успевает. Возьмем генерала Фермора. Он в Либаве присоединил к себе подвезенные морем наши полки, восемнадцатого июня вступил в Пруссию, двадцатого обложил Мемель, а уже двадцать четвертого эту крепость взял. А мы полгода пропировали в Польше и до сих пор не унюхали, чем пахнет вражий порох... Государыня императрица за столь сугубое поспешание вряд ли по головке погладит нас. Апраксин сидел весь красный, будто Панин не словами стегал его, а парил в жаркой бане веником. Маскируя свое смущение, он стал сонливо зевать и закрещивать гнилозубый рот, потом, ища хоть в ком-нибудь поддержки и не находя ее, обиженно сказал: - Ау, ау... Плохой я главнокомандующий. Я фельдмаршал мирный, а не военный. Я так и государыне молвил. Ну что ж, господа, назначайте вместо меня Фермора, он генерал боевой. Сменяйте, сменяйте меня... ежели дана вам на то власть. А ежели этой власти за вами нет, то... по-ве-леваю!.. - Апраксин сбросил с колен мопса и встал. Весь генералитет точно так же поднялся. - Повелеваю: завтра чем свет по вестовой моей пушке выступать в поход. А вам, Петр Иванович, - выпучив глаза, обратился он к злословному Панину, - зная вас за отважного воина, я предоставляю случай особо отличиться. Для сего определяю вас в самое жаркое дело. "Ах ты, старый кабан", - подумал Панин и - вслух: - Я ж а р ы не боюсь, ваше сиятельство. Но не терплю тех, кто тщится нагнать на меня холоду. Я не труслив, но горд. А пруссаков бояться - на войну не ходить. Весь к услугам вашего сиятельства! Генералитет отпущен. Апраксин устал. Ленивый и нерасторопный, он не подумал о разработкее диспозиции войск на завтрашний день, он только успел набросать коротенький приказ по армии и прилег часок-другой всхрапнуть. А там видно будет, ночь-то длинна. Выходя из палатки, Панин шепнул Румянцеву: - Не смею утверждать категорически, но мнится мне, что этот безмозглый баран не побрезгует положить в карман от прусского командования кое-какой куртаж. |
