|
Но это всегда глупость. Восхищенный, он обнял ее, а она продолжала: - Это море предрассудков. - Как это прекрасно: слушать жалобы на девственность из тех самых уст, которые только что проделали со мной такую работу! Она засмеялась, но не успокоилась: - Ах, раз, действительно, разум, дух должны снизойти к женщине, я не пропустила бы ни одного мгновения, если бы они снизошли ко мне от тебя. Все эти рассуждения произвели на Жана эффект, немедленно обнаруженный Эммануэль. Она уже привстала, чтобы привести в исполнение свои обещания, уже ее язык коснулся... Но Жан резко отстранил ее. - Кто тебе сказал, что только через эти губы может снизойти дух? Вспомни - дух дышит, где захочет! Он рухнул на нее, и в ту же минуту ей так сильно захотелось быть взятой, как ему захотелось ее взять. Двумя пальцами левой руки она сама раздвинула свое лоно, а правая потянулась к древку, помогая ему погрузиться так же глубоко в другое отверстие, как только что оно погружалось в ее горло. Но ей хотелось чувствовать его и сейчас губами. Он целовал ее в рот, проводил по ее губам языком, но воображение помогало ей чувствовать на губах сладкую пряность семени, и то наслаждение, которое полнило ее внизу, бурлило и в ее горле. И она умоляла: "Еще! Еще! Пронзи меня! Сильней, крепче!" Она чувствовала, как в ее глубинах фаллос припал к устам матки и спаялся с ними - так пчела приникает к цветку в поисках нектара. Ей так хотелось, чтобы Жан пролился, и она так старалась, чтобы и живот ее и зад убедили его не медлить: каждый мускул ее тела, тела гибкого, хищного зверя, старался помочь мужчине поскорее испытать последний трепет. Но Жан хотел быть победителем в этой борьбе, хотел, чтобы первой изнемогла она. И он наносил ей удары быстрые, могучие, стараясь, чтобы его кинжал прошел в ней как можно больший путь, погружая его в раскрытую рану по рукоять и почти весь вытаскивая потом наружу. Яростно, со стиснутыми зубами, трудился он над нею, жадно вслушиваясь в ее хриплые крики, впивая ее горячий запах. А она билась под ним, подскакивала словно под ударами хлыста, царапала спину и кричала, кричала, кричала... И, наконец, и крик, и дыхание оборвались, и она вытянулась, успокоенная, едва ощущая свое тело, но в душе сожалея, что такое же возбуждение не овладело и ее рассудком, что ее мозг не смог так же трепетать и биться, как трепетала и билась только что ее влажная плоть. Ей не хотелось, чтобы он двигался, и Жан, словно поняв это, застыл на ней неподвижно. Она прошептала: - Я бы хотела заснуть вот так - с тобою во мне. Он прижался щекой к ее щеке. Черные завитки щекотали ему губы. Он потерял счет времени - сколько же оставались они в таком положении? Потом он услышал шепот: - Я умерла? - Нет, ты живешь во мне, а я в тебе. Он крепко сжал ее, и она задрожала. - Любовь моя, мы и в самом деле одно существо. Я - только частица тебя. Он с нежностью поцеловал ее, и это было толчком к пробуждению. - Возьми меня опять! Еще глубже! Раскрой меня, разорви! Доберись до самого сердца! Она просила и смеялась своим же просьбам: - Лиши меня невинности! Я тебя люблю! Я готова! Я тебе отдамся! Сломай меня! Он принял условия игры: - Отодвинься чуть-чуть. Так, теперь опустись немного. Не бойся, делай все, как я скажу. - Да, - прошептала она, млея от предвкушения. - Да, - повторяла она. - Делай все, что захочешь! Не спрашивай меня - делай! Ей хотелось найти в себе способность погрузиться еще глубже в сознание того, что ее берут, совершенно отдаться на волю своего обладателя, быть его безвольной игрушкой, чтобы ее ни о чем не просили, а только приказывали быть слабой, покорной, послушно раскрывающейся навстречу любым желаниям. |
