— Другой?

— О котором вы упоминали вчера. О мятеже ангелов или что-то вроде того.

— Я не уверен, что… — Эндерби нахмурился.

Она энергично толкнула его в плечо и сказала:

— Ох, да не смущайтесь вы так. У нас мало времени. — И потащила его из бара, оказавшись сильнее, чем с виду можно было подумать, а посетители, сплошь новые, сочли Эндерби старым клиентом, которому уже хватит.

— Слушайте, — сказал Эндерби, когда они стояли на эспланаде, — я вообще ничего не понимаю. Кто вы такая? Какое имеете право? Не то, — объяснил он, — чтобы я не ценил… Но действительно, если подумать…

Со свистом хлестал довольно холодный ветер, но она холода не ощущала, подбоченившись в смехотворно коротком платье.

— Вы просто время теряете. Ну, как там начинается?

Они шагали в сторону медины, и ему удалось кое-что бросить на ветер. Она словно велела ему лучше двигаться вверх, чем вниз.

Крепкие пальмы вдоль всего морского берега, кроны шевелит тот самый ветер. Ослы, нагруженные вьючными корзинами, время от времени ухмыляющийся верблюд.

— Общая мысль, да? Небеса в виде начальной государственной школы. Вы ходили в государственную начальную школу?

— Я ходил, — сообщил Эндерби, — в католическую дневную школу.

Была пятница, правоверные шаркали в мечеть. Имам, биляль, или кто он там такой, клокотал в мегафоне. Коричневые мужчины берберского племени шли на голос, хотя бросали на ее ноги взгляды, горевшие откровенным, но безнадежным желанием.

— Все это куча суеверной белиберды, — объявила она. — Что бы вас ни искушало, не возвращайтесь к этому. Используйте как миф, сплошь очистите от образов, но никогда больше в это не верьте. Сгребите в кулак наличные, а остальное развейте по ветру.

— Индифферентный поэт Фицджеральд. — Эндерби любил ее за такие слова.

— Очень хорошо. Давайте послушаем что-нибудь получше.

Полдник в ресторанчике, битком набитом формой военного лагеря неподалеку от отеля «Эль Греко». Дело вели двое влюбленных друг в друга мужчин, американец и англичанин. Красивый юный мавр, видимо официант, сам был влюблен в англичанина с льняными волосами, бронзового, дерзкого, покрикивавшего на повара. Мавр не умел скрывать чувства: большая нижняя губа дрожала, глаза мокрые. Эндерби с ней взяли скучный и тощий гуляш, который она громко объявила чертовски поганым. Любовник-англичанин вскинул голову, издал на альвеолах раздраженный аффрикат, потом включил музыку: сексуальный петушиный американский голос запел под Малеров оркестр скучную тощую песню кафе тридцатых годов. Она приготовилась крикнуть, чтоб выключили проклятый шум, который вмешивался в их рифмы.

— Прошу вас, не надо, — попросил Эндерби. — Мне еще жить в этом городе.

— Да, — сказала она, твердо глядя на него зелеными глазами с большим количеством золотого металла. — У вас храбрости мало. Кто-то или что-то вас размягчило. Боитесь юности, эксперимента, современности, черной собаки. Когда Шелли объявил поэтов непризнанными законодателями мира, это на самом деле не фантастический образ. Только точно употребляя слова, люди начнут друг друга понимать. Поэзия не дурацкое легкое хобби, которым можно заниматься в самом маленьком во всей квартире помещении.

Эндерби вспыхнул.

— Что я могу сделать?

Она вздохнула.

— Сначала полностью избавьтесь от старья. А потом вперед.

— Пора, — сказала она, — приступать к работе над длинной поэмой.

— Я однажды попробовал.