— Я однажды попробовал. А тот гад украл ее и опошлил. Хотя, — взглянул он вниз по холму в сторону моря, — расплатился за это. Тихонько обгладывается, завернутый в «Юнион Джек».

— Это можно куда-нибудь вставить. Связка. Потоп Девкалиона и Ноя. Африка и Европа. Христианство и ислам. Прошлое и будущее. Черное и белое. Две скалы, что глядят друг на друга. Может быть, в Гибралтарском проливе есть подводный туннель. Впрочем, Малларме сказал, что поэзия рождается не из мыслей, а из слов.

— Откуда вы все это знаете? Такая молодая.

Она довольно-таки грубо плюнула.

— Ну, опять двадцать пять. Больше интересуетесь ложными разделениями, чем истинными. Ну, давайте закончим секстет.

Секстет закончится в пивной неподалеку от сукка, или сокко, за стаканами тепловатого анисового ликера. Однообразные длинные хламиды, капюшоны, пончо, погонщики ослов, громко клокочущие магрибцы, дети, ковырявшие в носу, протягивая другую руку за милостыней. Эндерби сочувственно раздал им монетки.

— Насчет дьявольского, — объяснил Эндерби. — Это на самом деле должно означать негодующее восхищение. Но толк будет, только если читатель знает, что я заимствовал эту строчку из стихотворения Теннисона про орла.

— К черту читателя. Хорошо. Надо, конечно, пройтись как следует, но это можно сделать на досуге. Я имею в виду, когда меня не будет. Теперь лучше посмотрим Горациеву оду. Можно у вас пообедать?

— Я бы лучше куда-нибудь вас повел пообедать, — сказал Эндерби. И: — Вы говорите, когда вас не будет. Когда уезжаете?

— Улетаю завтра утром. Около шести.

Эндерби задохнулся.

— Недолго у нас пробыли. Можно очень хорошо пообедать в заведении под названьем «Парад». Могу взять такси и заехать за вами около…

— Все еще любопытствуете? Прежде вы не особенно интересовались людьми. В любом случае, судя по вашим рассказам. Отец оскорбил вас, женившись на мачехе, мать оскорбила слишком ранней смертью. И прочие упоминавшиеся мужчины и женщины.

— Отец у меня был хороший, — возразил Эндерби. — Я против него никогда ничего не имел. — И нахмурился, впрочем не мрачно.

— Много лет назад, — сказала она, — вы за свой счет издали маленький томик. Разумеется, изданный очень плохо. Там был стих под названием «День независимости».

— Будь я проклят, если помню.

— Стих довольно плохой. Начинается так:

— Я не мог этого написать, — возразил обеспокоенный теперь Эндерби. — Никогда не писал ничего такого плохого.

— Нет, — сказала она. — Слушайте.

— Это кто-то другой, — настойчиво утверждал Эндерби. — Честно, это не мое.

— А мать любили потому, что никогда ее не знали. Знали только, что она могла быть вашей мачехой.

— Теперь все иначе, — умоляюще заверял Эндерби. — Я простил свою мачеху. Я ей все простил.

— Очень великодушно. А кого вы любите?

— Я к этому только что подошел, — объяснял Эндерби, готовясь выбросить флаги капитуляции. — Вот что я хотел сказать…

— Ладно, ладно. Не заезжайте за мной в такси. В любом случае, вам неизвестно куда. Я сама за вами заеду около восьми. Ну, идите домой, поработайте над чертовой одой Горация. Нет, меня здесь оставьте. Мне в другую сторону. — Она казалась беспричинно раздраженной, и Эндерби, живший однажды, пусть коротко, с женщиной, подумал: может быть… Она уже достаточно взрослая, может быть, у нее…

— Говорят, — любезно предложил он, — джин с горячей водой творит чудеса.