Эрик. Малохольный юнец, служивший в армии в низших чинах, затем обучавшийся в каком-то дешевом колледже. А теперь он с трудом сводит концы с концами, работая в электронной промышленности. Лучше уж завещать все приюту для бедных. От этого разговора снова нахлынула вереница неприятных мыслей и ассоциаций, от которых он старался отделаться и выбросить их из головы. И желая избавиться от малоутешительных видений, Энджелл перешел на более нейтральную тему:

— У виконта Воспера было слишком много жен. Это нанесло значительный урон его состоянию, и теперешний лорд Воспер сидит в Женеве, проживает то, что осталось. Если что-нибудь случится с Флорой Воспер…

Матьюсон повернулся на вращающемся стуле, крепко сцепив пальцы.

— Да, конечно, иногда можно переусердствовать и в хорошем. Согласен. Начнешь менять жен и не остановишься. Но вспомните старого Лео Марцела в вашем клубе, бывшего судью. В свое время он здорово волочился за юбками, но, бывало, говорил мне: «Знаете, Джон, любовью женщин я насладился сполна. Единственная моя ошибка состояла в том, что я так никогда и не женился. Я понял это лишь теперь, когда уже поздно».

— Вы намекаете, что скоро и для меня станет поздно?

— Боже упаси. Но вам уже сорок семь и…

— Сорок шесть.

— Ну, сколько бы ни было. По моим записям…

— В ваших записях ошибка. Я родился…

— Ну хорошо, как бы там ни было, я лишь высказал мнение, что супружеская жизнь имеет свои преимущества. Вы сам себе хозяин, Уилфред, и вольны строить жизнь, как вам заблагорассудится. Дать вам список диеты?

— Незачем. Сколько я вам должен? Пять гиней, если не ошибаюсь?

— Шесть.

— Даже если наличными?

— Вы же знаете, обычно я беру больше. — Доктор улыбнулся Энджеллу, причем глаза его, как всегда, смотрели куда-то в сторону.

— Старый вы плут, Уилфред. Ведь кроме меня у вас и друзей-то нет. Мы столько лет знакомы и все-таки…

— У меня есть друзья. И достаточно. Я не разбрасываюсь. Какая польза от бесконечной болтовни с кем-то? По той же причине меня не влечет и к женщинам.

— Неужели совсем не влечет? Абсолютно?

На лице доктора было вопросительное выражение, даже слегка смущенное, словно он понимал, что задавать подобный вопрос не стоило. По существу, Матьюсон, вероятно, был единственным человеком, подумалось Энджеллу, имевшим на то право, но тем не менее все равно это возмутительно и все же интересно отметить его смущение. Как это удается мужчине с успехом практиковать двадцать пять лет и при этом сохранять некоторую стыдливость?

Энджелл сказал:

— В двадцать лет я влюбился. Поступок достаточно нелепый и безумный, и уж конечно, ни к чему хорошему не приведший. С тех пор с каждым годом меня это все меньше и меньше волнует. Меня не перестает удивлять, сколько времени, энергии, денег, умственных усилий и забот тратят многие мужчины на свои любовные похождения. Это пустая трата времени, зряшное растрачивание жизненных сил на нечто такое, что в конце концов оказывается тщетным и бесполезным.

— А что не тщетно? — спросил Матьюсон, вертя в руках колпачок от ручки.

— Да, пожалуй, вы правы. Но если смотреть на вещи конкретно… Моя мебель, к примеру, и картины…

— Просуществуют дольше, чем любовь? Но в дальнейшем, в старости, заменят ли они вам дружбу, тепло человеческого общения? Однако… возможно, вы еще можете выбирать. Секс — такая неотъемлемая часть человеческого существа, не говоря уже о его воздействии на психическую сферу, что немногим удается полностью избежать его цепей. Благодарю. — Шесть гиней в шиллингах и шестипенсовиках перешли из рук в руки, и Матьюсон тщательно их пересчитал.