— Он не имеет права путаться, пока не разберется со всем тем, что сам намутил!

На это мне сказать было нечего, поэтому я ответил на самый первый вопрос Гуннара:

— Я расскажу про пульмонарную моноксическую системию и поблагодарю всех за пожертвованное время. Буду говорить только хорошее. А потом вызову на трибуну тебя.

— Меня?

— Это же твоя жизнь. Тот термометр отмеряет твои годы, не чьи-нибудь. Так что, будь добр, поблагодари людей, доставь им удовольствие. Пусть они почувствуют гордость за то, чтО совершили ради тебя.

Гуннар не осмеливался встретиться со мной взглядом. Он смотрел в пол и стучал носком ботинка по дверце моего шкафчика. Потом наконец сказал:

— Доктор Г. не всегда ошибается.

— Знаешь... Я искренне надеюсь, что на этот раз он ошибся. Потому что я не хочу, чтобы ты умирал.

Прозвенел звонок, но Гуннар ушел не сразу. Он помедлил еще секунд десять, потом произнес:

— Спасибо, Энси, — и заторопился в класс.

Митинг был назначен на шесть вечера, когда уроки и спортивные тренировки уже закончены; но поскольку добро на его проведение дала сама мадам старший окружной инспектор — восходящая звезда на политическом небосклоне — то отношение к нему было самое серьезное. Я надеялся, что раз все дело происходит вечером, то большинство ребят сачканет, но директор пообещал каждому, кто явится, дополнительные учебные кредиты по любому предмету на выбор. Это же все равно что раздача бесплатной пиццы!

После уроков я направился домой. Свободного времени у меня ровно столько, чтобы принять душ, переодеться и помолиться об астероиде — чтобы он прилетел и стер с лица земли все человечество до моего выступления. Выходя из душа, я наткнулся в коридоре на маму.

— Одевайся, — скомандовала она. — Поедем в аэропорт за тетей Моной.

Я стоял, завернутый в полотенце, а подо мной разверзался карстовый провал.

— Ну что уставился? До прибытия ее рейса осталось меньше часа. — Кажется, мама уже раскачивается на конце своей веревки, а ведь тетя еще даже не появилась. — Будь добр, Энтони, не создавай дополнительных трудностей.

— Но... но у меня важные дела!

— Подождут твои важные дела.

Я нервно рассмеялся, представив себе полный зал и слушателей, которые ждут, ждут, ждут... Лишь одно могло быть хуже выступления на митинге — не прийти на него вообще.

— Ты не понимаешь... Я должен вечером произнести речь в честь одного моего друга. — Следующую фразу мне пришлось из себя выдавливать, потому что сама она вылезать никак не желала: — Того, что умирает.

Мама остановилась.

— Ты произносишь речь?

— Ну да. Там будет старший инспектор школ и все такое...

— А почему мы об этом ничего не знаем?

— Если бы вы с папой не торчали все время в своем драгоценном ресторане, то знали бы.

Вообще-то, я их за это не осуждал, однако все же решил сыграть на чувстве вины — дело-то серьезное, любое оружие сгодится.

— В котором часу начинается это ваше мероприятие?

— В шесть.

— Хорошо, раз ты публично произносишь речь, мы все должны ее послушать. Заберем тетю — и туда. К шести успеем.

— Ты с ума сошла! Аэропорт Ла-Гуардиа в это время суток? В такую погоду? Да нам повезет, если удастся вернуться к Четвертому июля!

Но мама была непоколебима.

— Остынь. Папа знает, как сократить путь. А сейчас иди и надень ту рубашку, что тетя Мона подарила.

Тут я вообще дар речи потерял. Вылезти на трибуну в этом розово-оранжевом уродстве? Держать речь перед всей школой, будучи одетым в помесь автомобиля Барби с дорожным конусом?! Челюсть у меня отпала, изо рта вылетело нечто похожее на код Морзе.