— Дю гамла, дю фриа, дю фьельхёга нур...»

Кажется, эта «интервенция» будет не из стандартных.

— Это шведский гимн, — пояснила мне Кирстен.

— Дю тиста, дю гледьерика фёна!

Мистер Умляут пялился на сына с того рода замешательством, которое может испытывать только родитель.

— Яг хельсар диг, венасте ланд уппо йур...

Кирстен присоединилась к брату, и теперь они грянули дуэтом. Поскольку шведского гимна я не знал, то загорланил самое шведское, что мне было известно, а именно песню старой, семидесятых годов прошлого века, группы ABBA.

Крупье воззрился на Крупного Босса, Крупный Босс просигналил главному управляющему, и тот бегом помчался к нам.

— Дин суль, дин химмель, дина энгдер грёна.

Игорная активность во всем казино, завизжав тормозами, резко остановилась, а мы продолжали выступление.

— «Потанцуй! Повертись! Жизнью вовсю насладись!» — взывал я к управляющему, который, однако, пускаться в пляс не торопился.

Кирстен с Гуннаром дотягивают свой гимн до конца, и хотя мне еще остается пара куплетов, я решаю, что стоит, пожалуй, закруглиться вместе с ними. Кое-кто из игроков аплодирует, и, не зная, как себя вести дальше, мы отвешиваем публике изящные поклоны. Управляющий обращается к мистеру Умляуту:

— Я считаю, вам лучше уйти.

Вид у мистера Умляута был весьма недовольный, когда мы шли к выходу из казино. Гуннар же упивался своей маленькой победой. Он ликовал даже больше, чем на митинге имени себя. А вот Кирстен выглядела обеспокоенной, потому что, как и я, знала: это лишь отдельное сражение в тяжелой и продолжительной войне. Наемному полицейскому, выпроваживавшему нас, выражение триумфатора на лице Гуннара не нравилось, потому что обращался он с ним весьма жестко, а когда тот попробовал вырваться, ухватил его еще крепче.

— Да этот коп меня сейчас поколотит! — воскликнул Гуннар. — Пап, ты не намерен его остановить?!

Мистер Умляут не смотрел на сына. Он открыл рот только тогда, когда мы покинули игровой зал и коп вернулся к своим обязанностям, довольный, что мы больше не его забота.

— Ты гордишься собой, Гуннар?

— А ты? — парировал тот с таким праведным негодованием, что отец спрятал глаза.

— Есть вещи, которых ты не в силах понять.

— Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.

Вмешалась Кирстен, стараясь предотвратить назревающую ссору:

— Папочка, пожалуйста, вернись домой.

Отец ответил не сразу. Вместо этого он посмотрел на Гуннара и Кирстен, словно выискивая ответ в их лицах, но на них мало что можно было прочитать — в этом отношении они были истинными детьми своего отца.

— Ваша мама ничего вам не сказала? — спросил он.

— Не сказала чего? — отозвался Гуннар. — Что вы расходитесь? Конечно сказала.

Странно, что отец не сообщил им об этом лично. Даже если они знали, все равно он обязан был сказать им своими собственными словами.

— Я извещу вас, где остановился, как только сам это узнаю, — проговорил мистер Умляут. — Так что беспокоиться не о чем.

— Еще как есть о чем беспокоиться! — Гуннар подошел к отцу вплотную. Все это время он держался на расстоянии, как будто между ними маячила невидимая стена, а теперь ступил прямо внутрь этой стены.

— Папа, ты болен, — сказал он и бросил взгляд на казино, полное шума, звяканья монет и азарта, затем опять обернулся к отцу: — Ты очень болен. И, думаю, если ты не предпримешь меры... если не прекратишь играть... игра погубит тебя.

Однако мистер Умляут не проникся.