Изменить размер шрифта - +
Это было бы просто прекрасно! Я бы хотел заснуть, я бы хотел умереть. Но что если мне будут сниться сны? Вот это действительно проблема. Это-то и удерживает того, кто собрался сказать жизни «Прощай». Ведь никто не хочет стареть, никто не захочет иметь дело с жалкими досужими возмутителями порядка, которые хотят слушать бессмысленные разглагольствования невежественных критиков, когда можно просто покончить со всем этим, вонзив в себя острое лезвие кинжала? Кто станет обременять себя, и мириться со всем этим брюзжанием и потогонной работой, если бы не был испуган тем, что попадет прямо в ад? Что, если ад означает, что придется пережить все это снова, а, может быть, еще и худшее, вроде путешествия через неоткрытую вселенную без страховки? У нас у всех совесть нечиста, так что, и в том случае, если мы просто заболеем и поблекнем, и в том, если мы рискнем, и будем стремиться наверх, бороться и карабкаться, все равно нас будет нести по течению в потоке жизни, потому что в конце-то концов мы все равно проиграем.

Хикару, который находился за кулисами, закрыл глаза рукой. Он раньше не слышал этот монолог в версии мистера Кокспера.

– Я просто не верю этому, – застонал он, – несмотря ни на что, ему стало неловко за мистера Кокспера.

Публика сидела в полной, напряженной тишине.

Джим вежливо похлопал, надеясь, что команда последует его примеру.

Внезапно директор вскочил на ноги и пронзительно, в полный голос заорал. Забыв о своем достоинстве, он крутанулся вокруг своей оси и завыл от восторга.

Флотский состав последовал его примеру. По амфитеатру разносились завывания, пронзительные крики и топот ног директорской команды. Овация – в полную силу – продолжалась несколько минут. Даже мистер Кокспер выглядел ошеломленным; затем он принял аплодисменты. Он слегка и несколько напряженно поклонился своим новым поклонникам.

Маккой что-то сказал, но шум совершенно заглушил сказанное.

– Что? – крикнул Джим.

– Никогда нельзя недооценивать мятный джулеп! – закричал в ответ Маккой.

Мистер Кокспер, высоко неся голову, все еще в образе, покинул сцену. За кулисами, однако, он принял невозможно чванный вид.

Аудитория вызывала его на сцену добрую дюжину раз, прежде чем крики начали затихать.

Директор упал на одно колено перед Джимом Кирком.

– Сможете ли вы простить меня, капитан?

– Конечно, – сказал Джим. – А… за что?

– Я подвергнул сомнению ценность вашей цивилизации. Это было в высшей степени несправедливо! Теперь мне ясно, что я глубоко заблуждался, я не понимал вашей культуры; я по-прежнему не вполне могу примириться с колдовством, но, возможно, позже вы окажете мне честь, объяснив, почему вы позволяете его. Пока что же, я не смогу вести разумную беседу. Мой разум переполнен чувствительностью, глубиной чувств, совершенным мастерством актера! Капитан, – как вы думаете… возможно ли это…вы бы не могли представить меня?… – Переполненный эмоциями, директор снова подпрыгнул, и начал завывать и голосить, пока мистер Кокспер не появился снова и не поклонился еще раз.

Когда начали выходить другие актеры, каждому из них достались долгие и продолжительные аплодисменты, как от персонала «Энтерпрайза», так и от флотских. Директор сам руководил овацией. Это было как будто он прозрел и теперь надеялся загладить свое равнодушие, которое проявлял в течение последних двух часов.

Когда директор и его люди наконец отпустили актеров, Линди чувствовала себя радостной, но в то же время смущенной. В ушах у нее звенело.

Похоже, мне многое предстоит узнать об инопланетных зрителях, подумала она.

Через несколько минут Джим появился за кулисами в сопровождении директора, его свиты и пленной Коронин. Директор двинулся прямиком к мистеру Коксперу.

Быстрый переход