Насколько я помнил, на пике пятого и седьмого витков выход резонанса был примерно одинаков и достигал то ли ста восьмидесяти, то ли ста девяноста килограммов тротилового эквивалента. По моим меркам – заоблачные цифры. Таким показателям даже завидовать не получается, слишком они нереальными кажутся.

– Ты сам как? – спросил вдруг консультант.

Я прислушался к собственным ощущениям и неуверенно произнёс:

– Да вроде нормально. Бывало и хуже. Или вас состояние моей психики интересует? Тогда у меня шок, нервный срыв, и я хочу обратно в палату с мягкими стенами.

Тут я душой нисколько не покривил: у меня и в самом деле особо ничего не болело, разве что немного припекало кожу там, где успела опалить загоревшаяся гимнастёрка. И да – в изолятор вернулся бы с превеликой охотой, только кто ж меня туда отпустит? Мы здесь таких дел наворотили, что теперь несколько дней объяснительные писать придётся. Успел уже с армейской бюрократией познакомиться.

– О-ох! – только и протянул Альберт Павлович. – Всё же высокая сопротивляемость – большое дело. Завидую белой завистью. Я-то себя столетней развалиной ощущаю. Давненько так паршиво не было.

– Ну да, ну да, – покривился я. – Мне с вами по способностям никогда не сравняться!

– У любой медали две стороны, – заявил консультант, прислушался к вою сирен и с облегчением перевёл дух. – Ну всё, это к нам.

Я скорому прибытию представителей закона откровенно обрадовался. На улицу уже высыпали местные жители, кто-то просто глазел и обсуждал случившееся, кто-то бегал с вёдрами и пытался тушить очаги возгорания. Слышались крики, матерная ругань и плач. В нас тыкали пальцами, но близко никто подходить не решался, даже люди в форме. Энергетический фон на месте схватки продолжал оставаться крайне высоким, тут неуютно было бы даже операторам, что уж говорить об обычных людях!

Ну а потом прикатили автоцистерны, и пожарные расчёты начали заливать огонь из брандспойтов. Следом подъехали сразу три грузовика с бойцами комендатуры, те встали в оцепление и начали оттеснять понемногу смелевших зевак. Медиков тоже долго ждать не пришлось. На одной из карет скорой помощи и повезли в госпиталь шофёра и меня с Альбертом Павловичем, заодно прихватив изуродованное тело Друзы; экипажи других остались на месте разбираться со случайными пострадавшими.

Консультант стребовал у фельдшера каких-то таблеток, проглотил их одну за другой и улёгся на лавочку.

– Этому ничего не колите, у него противопоказаний вагон и маленькая тележка, – предупредил он медиков, прежде чем закрыть глаза.

Ну мне и начали обрабатывать ожоги. И лишь когда наложили повязку на самый болезненный из них и накинули сверху плед, я вспомнил о Городце.

В машине с Альбертом Павловичем его не было. Тогда – где он? И что с ним? Жив ли?

– А Георгий Иванович…

Консультант понял меня с полуслова и вяло махнул рукой, перебивая.

– Да всё с ним в порядке. Покоптит ещё небо, попьёт нашу кровушку…

Вот уж действительно – как в воду глядел. Карета скорой помощи даже не поехала прямиком в госпиталь, сначала меня с Альбертом Павловичем забросили к зданию комендатуры. Только остановились, и внутрь через распахнувшуюся заднюю дверцу забрался капитан Городец собственной персоной.

Волосы с левой стороны у него оказались опалены, бровь и ус сгорели полностью, щёку и скулу до самого уха закрывала повязка, и я не удержался, присвистнул.

– На себя посмотри, – буркнул Георгий Иванович, откинул простыню с тела дознавателя и вздохнул. – Прикончил всё же… Жаль…

– Не я, – отозвался Альберт Павлович.