Один из ее членов писал: «Утверждают, что господа Бернар, Никола и прочие евреи, протестанты и чужеземцы предложили взять на себя учреждение сего банка. Было бы куда более сиравделиво, ежели бы оным банком управляли уроженцы французского королевства, римские католики, кои заверяют Его Величество в своей преданности».

Однако банковский проект потерпел неудачу. Уже в первую неделю апреля 1709 года Бертран Кастан, доверенное лицо Бернара, заявил, что не может уравновесить баланс и оплатить долги.

Затем последовал бурный кризис системы Лоу, который окончательно подорвал лионских купцов. В свое время город отказался от размещения у себя королевского банка. Без сомнения, он стал бы конкурентом традиционным лионским ярмаркам, нанес бы им ущерб и вообще свел бы их на нет, но он же, вне всякого сомнения, притормозил бы и взлет Парижа.

Фернан Бродель, анализируя торговое и финансовое соперничество двух французских городов, считает, что если бы королевский банк размещался в Лионе, все могло бы получиться иначе.

Ибо вся Франция, по выражению Броделя, будто охваченная лихорадкой, мчалась в столицу, создавая на улице Кэнканпуа страшную давку, такую же, если не более суматошную, как давка на лондонской Эксчейндж-Элли.

Да, мы помним, что в результате провала системы Лоу не только Париж, но и вся Франция лишились королевского банка, но правительство не замедлит в 1724 году предложить Парижу новую Биржу, достойную той финансовой роли, которую впредь будет играть столица.

С того момента успех Парижа будет только укрепляться, однако же бесспорно окончательный поворот в его непрерывном поступательном движении произошел достаточно поздно, примерно к 60-м годам XVIII века.

«Париж, который оказался тогда в привилегированном положении, в самом центре своего рода континентальной системы, охватывавшей всю западную Европу, был пунктом, где сходились нити экономической сети, распространение которой более не наталкивалось, как в прежние времена, на враждебные политические барьеры. Препятствие в виде габсбургских владений, между которыми на протяжении двух столетий была зажата Франция, оказалось преодоленным.

С момента утверждения Бурбонов в Испании и Италии и до момента смены союзов можно проследить расширение вокруг Франции открытой для нее зоны: Испания, Италия, южная и западная Германия, Нидерланды. И впредь дороги из Парижа в Кадис, из Парижа в Геную (а оттуда в Неаполь), из Парижа в Остенде и Брюссель (перевалочный пункт на пути в Вену), из Парижа в Амстердам будут свободны. За 30 лет их ни разу не закроет война.

Париж сделался тогда в такой же мере политическим, как и финансовым перекрестком континентальной части европейского запада. Отсюда и развитие деловой активности, увеличение притока капитала».

Однако, несмотря на возрастание своей притягательной силы, мог ли Париж быть очень крупным экономическим центром? Мог ли он быть идеальным центром для национального рынка, втянутого в оживленное международное соревнование?

Фернан Бродель вместе с Декозо дю Аллэ, представителем Нанта в совете торговли, отвечает: нет. В пространной памятной записке, составленной еще в начале века, Декозо дю Аллэ приписывает недостаточное уважение французского общества к негоциантам тому обстоятельству, что «иностранцы (он вполне очевидно имеет в виду голландцев и англичан) имеют у себя дома более живые pi более истинные образ и представление о величии и благородстве коммерции, нежели мы, поелику дворы сих государств, пребывая все в морских портах, располагают возможностью осязаемо узреть, глядя на корабли, кои приходят со всех сторон, груженные всеми богатствами мира, сколь оная коммерция заслуживает одобрения. Ежели бы французской торговле так же посчастливилось бы, не понадобилось бы иных приманок, дабы обратить всю Францрио в негоцр1антов».

Сам Джон Лоу, размышляя в 1715 году над исходными посылками своего проекта, усматривал «пределы для честолюбивых замыслов по поводу Парижа как экономршеской метрополии, ибо, коль скоро город этот удален от моря, а река несудоходна, из него нельзя сделать внешнеторговую столицу.