|
Это уже позже, достигнув совершеннолетия и вернувшись в родной город, я получил через знакомых работников милиции доступ к ее архивному делу (поди сохранили как казус, не иначе) и целую ночь провел, перелистывая пять уже выцветших листочков, заполненных бледной фиолетовой машинописью через полтора интервала. Заключение судмедэксперта, показания соседей, что–то еще. (Кстати, последней фразой моей родительницы была: «Я достигла седьмого неба, кобеля проклятые!») Но это уже не важно, все это уже не важно, спите спокойно, любезные мои родители, Джон Каблуков рожден и продолжает жить, жаль лишь, что нет у меня родных могил, некуда прийти и всплакнуть в минуты не столь уж редкой хандры, у всех есть, а у меня вот нет, но ведь и это отличает меня от прочих, меня, Джона Ивановича Каблукова, с одним «в», а не двумя «ф» на конце. Похороны маменьки состоялись через пять дней, народу почти не было, и совсем уж не было мужчин, если не считать, конечно, меня. «Сик транзит глория мунди», сказал бы я сейчас, начертав это красивой латынью и еще переведя — мол, так проходит слава мирская. Но тогда я даже не знал, что есть такой язык, латынь, тогда я не знал даже, что русский язык может быть совсем иным, не тем, на каком говорили маменька и прочие обитательницы нашего прелестного барачного рая, что неподалеку от психушки, сразу же за железнодорожным полотном. Недавно я посетил те места, барака уже нет, да и дурдом перевели за город. Я миновал беспардонно вторгшийся в этот тихий мир детских грез кооперативный гараж, дошел до железнодорожной насыпи, постоял немного у того самого места, где — по преданию — папенька впервые овладел маменькой, а потом и у того, где — все по тому же преданию — он отдал концы, лишившись (простите невольный каламбур) конца, и тут я понял, что детство прошло. Еще через несколько дней после похорон Д. К. был увезен непонятно откуда взявшимися родственниками на другой конец страны, что и послужило началом его отрочества.
Глава третья,
в которой появляются простой российский миллионер Фил Зюзевякин с дочерью и яхта «Лизавета»
…но продолжим. Кошмарики, думает он, и чего это всю ночь лезли в голову бедные папенька с маменькой, делать им, что ли, нечего? Но начало положено, думаю я, вот и первые странички моей долгожданной (кем только? вопрос на дурачка) исповеди легли в ящик письменного стола. ДК смеется, ДК счастлив, хорошее утро для Джона Каблукова, просто–таки замечательное раннее утро, распогодилось, солнышко, всяческие букашки–таракашки, стрекозы–бабочки шмыгают и по земле, и по воздуху, нет, думает ДК, отличнейшее все же занятие — писать мемуары. Хотя я их и не пишу, хотя я их просто сочиняю и так и оставляю жить в мире — без перевода на белый лист бумаги. Надо отметить, что ДК тут несколько лицемерит. Никогда он не собирался воплощать весь опыт своей тридцатипятилетней жизни в том, что сам называет исповедью, даже мысли у него такой не было. Вся загвоздка в Зюзевякине. Каблуков, молвил как–то раз Зюзевякин, а не слабо тебе писателем заделаться, ведь ты же мистик? Ну и что, мрачно ответствовал я, писателей много, а я один, так зачем мне–то еще этим заниматься? Нет, не унимался Зюзевякин, знаешь, Каблуков, мне кажется, что получится очень прибыльная штука — твоя исповедь. — Да? — удивленно спросил Каблуков и серьезно задумался. История знакомства простого российского мистика Джона Каблукова и далеко еще не старого по возрасту, простого российского миллионера Фила Зюзевякина к моменту приведенного абзацем выше диалога насчитывала уже несколько лет, проще же говоря, уже несколько лет, как Фил и Джон были знакомы, а вот история самого знакомства… Происходило все дело в Крыму, куда ДК прибыл на летние вакации вместе с очередной длинноногой знакомой (это такой у него тогда период был — длинноногих. |
