Глаза у них были вытаращены и лица белы. Кусиков, медленно ворочая одеревеневшим языком, спросил:

– Вы… ещё… т торгуете?…

Есенин забеспокоился:

– А вы?…

– Нас… уже!..

– Что уже?…

– Запечатали… за мобилизацию… и…

Кусиков холодными пальцами вынул из кармана и протянул нам узенькую повестку.

Есенин прочёл грозный штамп.

– Толя, пойдём… погуляем…

И потянулся к шляпе.

В этот момент перед зеркальным стеклом магазина остановился чёрный крытый автомобиль. Из него выскочило два человека в кожаных куртках.

Есенин отложил шляпу. Спасительное «погулять» слишком поздно пришло ему в голову. Люди в чёрной коже вошли в магазин. А через несколько минут Есенин, Шершеневич, Кусиков и я были в МЧК.

Следователь, силясь проглотить смешок, вёл допрос.

Есенин говорил:

– Отец родной, я же с большевиками… я же с Октябрьской революцией… читал моё:

Мать моя родина,

Я большевик.

– А он (и тыкал в меня пальцем) про вас писал… красный террор воспел:

В этой черепов груде

Наша красная месть…

Шершеневич мягко касался есенинского плеча:

– Подожди, Серёжа, подожди… товарищ следователь, к сожалению, в последние месяцы от русской литературы пошёл запашок буниновщины и мережковщины…

– Отец родной, это он верно говорит… завоняла… смердеть начала…

Из под «вечного» золотого следовательского пера ползли суровые и сердитые буквы, а палец, которым чесал он свою макушку, ероша на ней белобрысенький пух, был непростительно для такого учреждения добродушен и несерьёзен.

– Подпишитесь здесь.

Мы молча поставили свои имена.

И через час – на радостях угощали Шершеневича и Кусикова у себя, на Богословском, молодым кахетинским.

Есенин напевал:

Всё, что было,

Чем сердце ныло…

А назавтра, согласно данному следователю обязательству, явились на Театральную площадь отменять мобилизацию.

Черноволосые девушки не хотели расходиться, требуя «стихов», курчавые юноши – «речей».

Мы таинственно разводили руками. Отряд в десять всадников конной милиции преисполнил нас гордостью.

Есенин шепнул мне на ухо:

– Мы вроде Марата… против него тоже, когда он про министра Неккера написал, двенадцать тысяч конницы выставили.

38

«Почём Соль» уезжал в Крым. Дела наши сложились так, что одному необходимо было остаться в Москве. Тянем жребий. На мою долю выпадает поездка. Уславливаемся, что следующая отлучка за Есениным.

Возвращаюсь через месяц. Есенин читает первую главу Пугачёва.

Ох, как устал и как болит нога,

Ржёт дорога в жуткое пространство…

С первых строк чувствую в слове кровь и мясо. Вдавив в землю ступни и пятки – крепко стоит стих.

Я привёз первое действие «Заговора дураков».

Отправляемся распить бутылочку за возвращение и за начало драматических поэм. С нами «Почём Соль».

На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдёшь не только что николаевскую «белую головку», «перцовки» и «зубровки» Петра Смирнова, но и старое бургундское, и чёрный английский ром.