Легко взбегаем нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка.

Отворяется дверь. Смотрю, Есенин пятится.

– Пожалуйста!.. пожалуйста!.. входите… входите… и вы… и вы… А теперь попрошу вас документы!.. – очень вежливо говорит человек при нагане.

Везёт нам последнее время на эти проклятые встречи.

В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.

– Я поэт Есенин!

– Я поэт Мариенгоф!

– Очень приятно.

– Разрешите уйти…

– К сожалению…

Делать нечего – остаёмся.

– А пообедать разрешите?

– Сделайте милость. Здесь и выпивочка найдётся… Не правда ли, Зоя Петровна?…

Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую испуганную гримасу.

«Почём Соль» дёргает скулами, теребит бородавочку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку.

На креслах, на диване, на стульях шатовские посетители, лишённые аппетита и разговорчивости.

В час ночи на двух грузовых автомобилях мы компанией человек в шестьдесят отправляемся на Лубянку.

Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня и «Почём Соль» подушками Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой.

В «предварилке» та же деловитость и распорядительность. Наши нары, устланные бархатистыми одеялами, имеют уютный вид.

Неожиданно исчезает одна подушка.

Есенин кричит на всю камеру:

– Если через десять минут подушка не будет на моей наре, потребую общего обыска… слышите… вы… граждане… чёрт вас возьми!

И подушка возвращается таинственным образом.

Ордер на наше освобождение был подписан на третий день.

39

Есенин уехал с «Почём Солью» в Бухару. Штат нашего друга пополнился ещё одним комическим персонажем – инженером Левой.

Лева на коротеньких кривых ножках, покрыт большой головой с плешью, розовой, как пятка у девушки. Глаза у него грустные, и весь он грустный, как аптечная склянка.

Лева любит поговорить об острых, жирных и сдобных яствах, а у самого катар желудка и ест одни каши, которые сам же варит на маленьком собственном примусе в чистенькой собственной медной кастрюльке.

От Минска и до Читы, от Батума и до Самарканда нет такого местечка, в котором бы у Левы не нашлось родственника.

Этим он и завоевал сердце «Почём Соли».

Есенин говорит:

– Хороший человек! С ним не пропадёшь – на колу у турка встретит троюродную тётю.

Перед отъездом «Почём Соль» поставил Леве условие:

– Хочешь в моём штате состоять и в Туркестан ехать – купи себе инженерскую фуражку. Без бархатного околыша какой дурак поверит, что ты политехникум окончил?

Лева скуп до наивности, и такая трата ввергает его в пропасть уныния.

Есенин уговаривает «Почём Соль»:

– Всё равно никто не поверит…

Лева бурчит:

– Пгистал ко мне с фугажкой, как лавговый лист к заднице…

Есенин поправляет:

– Не лавровый, Лева, а банный – берёзовый…

– Безгазлично… Я ему, дугаку, говогю… Тут фугашка пагшивая, а там тги пуди муки за эти деньги купишь…

«Почём Соль» сердится:

– Ничего вы не понимаете! Мне для красоты инженер нужен. Чтоб из окошка вагона выглядывал…

– Так ты инженерскую фуражку на проводника и надень.

У «Почём Соли» скулы бьют чечётку.

Лева безнадёжно машет рукой:

– Чегт с тобой… пойду завтга на Сухагевку…

Денег наскребли Есенину на поездку маловато.