|
Ведь знал, что «Почём Соль» любит хорошие вещи.
А та, с которой я его познакомил, именно хорошая Вещь. Ею приятно обставить квартиру. У нашего друга нет квартиры, но зато есть вагон. Из за вагона он обзавёлся Левой в «инженерской» фуражке. Очень страшно, если он возьмёт Вещь в жены, чтобы украсить своё купе. Я ему от сердца говорю: – Уж лучше я тебе подарю ковёр! А он сердится. По вечерам мы с Есениным беспокоимся за его судьбу. Есенин, как в прошлые дни, говорит: – Пропадает парень… пла а а кать хочется!
47
Вернулась Никритина. Холодные осенние вечера. Луна похожа на желток крутого яйца. С одиннадцати часов вечера я сижу на скамеечке Тверского бульвара, против Камерного, и жду. В театр мне войти нельзя. Я – друг Мейерхольда и враг Таирова. Как это давно было. Теперь, при встрече с Мейерхольдом, еле касаюсь шляпы, а с Таировым даже немного больше, чем добрые знакомые. Иногда репетиции затягивались до часу, до двух, до трёх ночи. Когда возвращаюсь домой, Есенин и «Почём Соль» надо мной издеваются. Обещают подарить тёплый цилиндр с наушниками. Меня прозвали Брамбиллом (в Камерном был спектакль «Принцесса Брамбилла»). А Никритину – обезьянкой, мартышкой, мартыном, мартышоном. Есенин придумывает частушки. Я считаю Никритину замечательной, а он поёт:
Ах, мартышечка душа Собой не больно хороша.
А когда она бывает у нас, ту же частушку Есенин поёт на другой манер:
Ах, мартышечка душа Собою очень хороша.
По ночам через стену слышу беспокойный шёпот. Это «Почём Соль» с Есениным тревожатся о моей судьбе.
48
Якулов устроил пирушку у себя в студии. В первом часу ночи приехала Дункан. Красный, мягкими складками льющийся хитон; красные, с отблеском меди, волосы; большое тело, ступающее легко и мягко. Она обвела комнату глазами, похожими на блюдца из синего фаянса, и остановила их на Есенине. Маленький, нежный рот ему улыбнулся. Изадора легла на диван, а Есенин у её ног. Она окунула руку в его кудри и сказала: – Solotaya gоlоvа! Было неожиданно, что она, знающая не больше десятка русских слов, знала именно эти два. Потом поцеловала его в губы. И вторично её рот, маленький и красный, как ранка от пули, приятно изломал русские буквы: – Anguel! Поцеловала ещё раз и сказала: – Tshort! В четвёртом часу утра Изадора Дункан и Есенин уехали. «Почём Соль» подсел ко мне и стал с последним отчаянием набрасывать план спасения Вятки. – Увезу его… – Не поедет… – В Персию… – Разве что в Персию… От Якулова ушли на заре. По пустынной улице шагали с грустными сердцами.
49
На другой день мы отправились к Дункан. Пречистенка. Балашовский особняк. Тяжёлые мраморные лестницы, комнаты в «стилях»: ампировские – похожи на залы московских ресторанов, излюбленных купечеством; мавританские – на сандуновские бани. В зимнем саду – дохлые кактусы и унылые пальмы. Кактусы и пальмы так же несчастны и грустны как звери в железных клетках Зоологического парка. Мебель грузная, в золоте. Парча, штоф, бархат. В комнате Изадоры Дункан на креслах, диванах, столах – французские лёгкие ткани, венецианские платки, русский пёстрый ситец. |
