А вот у лицеистов дела плохи. Особенно развозит Канкрина. Лицо краснеет, становится одутловатым. Дотоле изящная линия пробора его прически, которая делила пышную шевелюру на две почти одинаковых части, куда-то исчезает, вместо него торчит куча растрепанных волос.

Думаю, что наливать ему больше не стоит, хочу максимально тактично это заметить, но тут «пробивает» Каульбарса. Корнет, назвавший меня социалистом, никак не желает успокоиться.

– Господин штабс-ротмистр, позвольте задать вам вопрос?

– Задавайте. Мы с вами – боевые товарищи, между нами секретов быть не должно.

– Прошу заранее извинить меня, но… не кажется ли вам, что вы несколько перебарщиваете, заигрывая с подчиненными? Вы же сами понимаете, что в большинстве своем это необразованные серые люди, преимущественно из деревни, которые прежде дальше родного села не выезжали и ничего толком не видели… Жили в лесу, молились колесу… Вы считаете, что они оценят ваши труды?

Тяжело вздыхаю.

– Начнем с того, корнет, что никто с подчиненными не заигрывает и заигрывать не собирается. Это раз, – перевожу дух, чувствуя, что меня начинает распирать от злости.

Все-таки некоторые выходцы из аристократических семей изрядно оторваны от жизни. Будем считать, что это в них играет юношеский максимализм и неверные психологические настройки, которые мне еще предстоит сбить.

– Теперь – два: это наши, русские солдаты. Да, зачастую это простые деревенские мужики, взятые прямиком от сохи, но именно им предстоит идти в атаку, они будут прикрывать вас в бою, от них зависит то, ради чего мы здесь – победа! Поэтому к ним нужно относиться так, как вы бы хотели, чтобы относились к вам: с максимальным уважением и пониманием. Само собой – без панибратства и сюсюканья! Но – по-человечески, вникая в их нужды, прислушиваясь к их пожеланиям и не игнорируя их дельные советы. Запомните, вы за них в ответе!

– И все-таки вы – социалист! – пьяно бросает Канкрин.

– Как вам будет угодно, – морщусь я и успокаиваю сам себя: ребята молодые, в голове гуляет ветер, но ведь они сами по своей воле отправились в действующую армию добровольцами.

Почти у всех влиятельные родители с кучей связей, впереди, после окончания престижного лицея, большие жизненные перспективы и карьерный рост. Но они по велению сердца идут на войну. Скажу больше – их родители одобряют такой шаг.

Взять того же Канкрина, который вроде бы осуждает меня за мои взгляды. Пусть ему исполнился двадцать один год и потому совсем необязательно при поступлении на военную службу запрашивать разрешения у родных, тем не менее начальство лицея решило перестраховаться. По их просьбе юноша написал отцу и получил от того благословение.

Подобная история у каждого из этих ребят, поэтому я обязан, несмотря на их закидоны, превратить их в настоящих боевых офицеров и… вернуть родителям живыми и невредимыми, пусть сейчас и идет война.

Если кто-то из парней погибнет – я себе этого не прощу.

Пока размышляю над столь непростыми вещами, барон как истинный дипломат ловко переводит общую беседу в другое русло.

Начинаем обсуждать обстановку на фронте. У нас пока не так горячо, как под Порт-Артуром, но все сходятся во мнении, что это всего лишь затишье перед бурей. Увы, стратегическая инициатива за противником, и японцы обязательно попрут в нашем направлении.

– Будет большое сражение, – изрекает аксиому Маннергейм.

Замечаю, что ему явно импонирует Канкрин, барон словно видит в этом юноше свое молодое отражение. И пусть между ними не особо большая разница: одному слегка за двадцать, барону нет и сорока.