|
Прощаясь с родной Москвой, всем своим народом, с самой жизнью, Шеин поклонился до земли на все четыре стороны. Окруженный стрельцами и ратниками не из его, разумеется, смоленской армии, он был виден отовсюду. Его должны были четвертовать, но он стал вдруг яростно противиться палачу и его подручным. Им удалось осилить его, израненного, истомленного пытками. Блеснуло над головой ката огромное лезвие топора. Слышно стукнулось оно о плаху. Покатилась, блистая голубыми топазами, седая, бородатая голова. Народ гулко охнул, стал креститься. Со Спасской башни и луковок Василия Блаженного черным фейерверком взмыли вороны. Застыли широко открытые незрячие глаза главного воеводы. Солнце плавилось на золотом двуглавом орле, венчавшем Спасскую башню. В тесной огромной толпе, запрудившей площадь, стояли трое несмышленых отроков — Виллим, Петр и Андрей.
Три сироты ротмистра Лермонтова. Ужас, заморозивший их чуткие сердца в тот незабываемый час на площади, никогда не изгладится из их памяти. О нем вспомнят те, что доживут до казни Степана Разина на той же площади. Наталья Лермонтова тоже видела, как покатилась голова Шеина. Она побежала за сыновьями на площадь, чтобы уберечь их от страшного зрелища, протиснулась вперед, туда, где всегда толпилась детвора, не пропускавшая ни одной казни, и все видела, не в силах была отвести взора от чудовищной картины казни. Видела, как головы Шеина и Измайлова насадили на железные колья, вдетые в землю у Лобного места. Детей своих не нашла и побежала в церковь, впервые в жизни не перекрестившись на Иверскую икону. В храме молитва не давалась ей, не снисходило на нее всегдашнее благодатное облегчение. Вместо покорности в ней вскипал бунт… После казни Измайлова дьяк прочитал короткую обвинительную сказку сыну Артемия Измайлова Василию. Васька тряс кудрями, поглядывал на девок, подмигивал им через плаху. — Да ты же, Василий, будучи под Смоленском и из-под Смоленска пришедши в Можайск, хвалил литовского короля, говорил: «Как против такого великого Государя монарха нашему московскому плюгавству биться? Каков был Царь Иван, и тот против литовского короля сабли своей не вынимал и с литовским королем не бивался»… Васька корчил рожи, приплясывал, показывал на дьяка; вот, мол, заливает, — а потом не выдержал и крикнул весело: — Ты ври, чернильная душа, ври, да не завирайся! Все вы врали, мать вашу!.. — Да ты же, Василий, услыша о смерти великого Государя патриарха Филарета Никитича, говорил много воровских непригожих слов, чего и написать нельзя… — Пьяный Васька, что ли? — гадали в толпе. — Али с ума спятил?.. Привели опальных князей Семена Прозоровского и Михаилу Белосельского. Им объявили, что за грехи и вины великие приговариваются они к ссылке в Сибирь, а жены и дети их будут разосланы по дальним городам. Прозоровского освободили от смертной казни только потому, что он больше Шеина и других радел за ратное дело под Смоленском, а Белосельского спасла постоянная болезнь под Смоленском. Михаила Белосельский кланялся и благодарил всех. Прозоровский лил слезы в бороду. Привели сына Шеина. Он с ужасом смотрел на кровь отца на плахе и трясся весь. Объявили ему, что он освобожден от смертной казни по просьбе Царицы, царевичей и царевен. По площади пронесся боровым ветром всенародный вздох облегчения. Знал старый лис Шереметев, как потрафить в этот день народу! Суров, мол, Царь-батюшка, но справедлив, а супруга его венценосная и детки невинные — святые заступники народные! Все знали, что у старшего сына Шеина и его жены родилось только что дитя малое мужеского пола — внучек Михаилы Шеина. Быть сыну Шеина сосланному вместе с матерью и женою в понизовые города. Привели другого сына Артемия Измайлова, Семена. Он тоже дрожал всем телом. Приговорили бояре бить его батогами и сослать в сибирскую тюрьму. |
