…Наталья узнала о гибели мужа лишь в марте 1634 года, через несколько дней после возвращения остатка армии Шеина в Москву, от одного из рейтаров-иноземцев. Это был фон Ливен. В ночь перед приступом 28 августа 1633 года он проиграл золотое кольцо фон Кампенгаузена, которое многое могло бы изменить в судьбе Лермонта.

Паче чаяния фон Ливен, этот ландскнехт с давно очерствевшим сердцем, чувствуя какую-то вину за собою, заехал, проезжая навеселе по Арбату, к ротмистрше и, не слезая с коня, сказал ей, что Бог прибрал и полковника Лермонта, а еще раньше рейтара Кампенгаузена, что собирался свататься за ее младшую сестру Людмилу. О кольце он, само собой, не сказал ни слова, зато рассказал, как погиб Лермонт, отдав жизнь («И что ему в голову взбрело положить жизнь на алтарь чужого отечества!») за главного воеводу Шеина.

Не видя ничего перед собой, Наталья прошла в дом к образам и упала перед ними в глубоком обмороке. Очнувшись, поднялась и побрела, шатаясь, хватаясь за сердце, к Николе Явленному. Когда увидела она батюшку, слезы наконец хлынули у нее ручьем. В своей великой скорби ждала она елейных слов утешения, но поп сказал только:

— Тебя и твоего мужа покарал Господь Бог: вы не покрыли свой грех перед алтарем. Муж твой умер некрещеным и осужден на вечные муки в аду!

Наталья вскочила с колен и закричала исступленно:

— Врешь! Врешь! Мой Бог не твой Бог! Мой Бог — Бог милосердия, любви…

С этими словами она выбежала из храма.

А еще через день заглянули стрельцы — поведали Наталье и Людмиле о гибели их отца полковника Федорова…

И вот теперь, до глубины души потрясенная казнью Шеина, романовским каинством и окаянством, она впервые за много месяцев снова пришла в церковь. Дрожащими руками поставила две свечи: мужу и Шеину, коего всегда, она помнила, чтил ее муж. Увы, она еще не знала о гибели отца. Тихо капал ярый воск, лились теплые Натальины слезы. Воск сливался, оплывая, стекая, воедино на подсвечнике. Погасло их отражение в скорбных глазах Спасителя. Ротмистрская вдова изо всех сил сдерживала рыдания — надо крепиться, надо жить смелее, тверже, нужно поставить на ноги сыновей…

Кровь, безвинно пролитая кровь на всем — на хлебе, в воде, в самом воздухе…

К вечеру с ней случился сильный жар. Ребята, придя засветло домой, застали мать в бреду на кровати.

Дети, сестра Людмила, дворовые слышали ее леденящие кровь исступленные крики:

— Да падет сия кровь невинная от главы на главу, на весь окаянный род Романовых до последних его Царей!.. Да захлебнется проклятый род сей в собственной крови!..

Не одна Наталья в те скорбные дни проклинала Царя.

Многие стрельцы и пушкари, соратники Шеина, после зверской казни его подались скрепя сердце на «вольныя реки», на тихий Дон, где зрели колосья гнева народного.

В день казни Шеина разнеслась по Москве ликующая весть: крепость Белая выдержала страшный приступ ляхов под началом самого короля Владислава Жигимонтовича. Король не только потерял около четырех тысяч отборнейших воинов, но и сам был тяжело ранен. Не помогли королю взятые у Шеина пушки, не помогли. А обороняли Белую русские солдаты, обученные Шеиным и впервые понюхавшие пороху под знаменами Шеина.

Шереметев хотел, чтобы Царь повелел бить в колокола. Трубецкой отсоветовал: народ назовет победителем короля Речи Посполитой не кого-нибудь, а Шеина, а ему Царь и бояре голову отрубили! Пусть забудется хоть немного расправа над Шеиным, и тогда можно будет свободно приписать победу над королем и над изменником Шеиным Царю-батюшке! И Шереметев отступил, затаив недовольство и тревогу: уж больно возвысился князь Алексей Никитич, его, Шереметева, норовит заслонить!..

По условиям Поляновского мира согласился Царь с королем, что из Белой, вновь передаваемой полякам, выйдут только духовенство, купечество и солдаты.