Засечный круглым мячиком прокатился сквозь толпу и всей пятерней цапнул вышибалу за мотню:

— Бычок что-то промычал?

Тот действительно замычал и зашипел от боли. Из коридора высунулся щуплый официантик. Дернул вороватыми глазками в сторону Скифа и с трудом заставил вышибалу посторониться с прохода.

— Простите мальчика, господа. Он первый раз в рейсе. Для вас зарезервирован тейбл — третий справа.

Красный от натуги вышибала лихорадочно причесывал взмокшие от пота волосы и снова заступил на пост:

— Тут люди порядочные кушают, а вы на станции в буфет смотаетесь — в Виннице стоянка двадцать пять минут.

В салоне ресторана было почти пусто, почти чисто и почти пристойно. Пахло прогорклой поджаркой и заветрившейся осетриной. На одной половине расположилась дружеская компания, на свободной, за указанным третьим столиком справа, скучал перед графинчиком священнослужитель в православном подряснике. Он был коротко, по-светски, острижен, гладко выбрит, ни бороды, ни усов не носил. На лощеном чисто европейском лице с прозрачными голубыми глазами и тонким длинным носом была написана какая-то слишком трезвая, явно не русская озабоченность.

Выглядел он лет на пятьдесят, но в очень светлых густых волосах седины почти не было заметно. Униат или поп из какой-то новоукраинской конфессии, так показалось Скифу. Кэп Степаныч с танкера советовал таких не цеплять — потом не отстанут со своими россказнями про «скаженную москальскую веру». Ребята из команды Скифа вежливо кивнули попу. Тот слишком жеманно приподнял левую бровь и внимательно вгляделся в соседей. Щепотью суетно перекрестился и плеснул каждому в рюмку коньяка из своего графинчика.

— «Щэ нэ вмэрла Украина…» — поблагодарил дарителя Скиф, чокаясь с ним.

— «Щэ нам, браття молодii, усмiхнэтся доля!..» — отшутился европейский поп и чокнулся с рюмкой каждого. — Здравы будем, грешники окаянные!

— Ну, отец, так сразу и припечатал — грешники! — вскинулся на него Засечный. — А может, мы паломники из Святой земли?

— Несть человека без греха, а грех ваш на вас же отпечатался — правое плечо выпирает, долго на нем ружье носили.

Поп жадно выпил коньяк и, круто развернувшись, оглядел полупустой салон. Веселая компания была занята собой. Он снова повернулся к соседям по столику и, дав знак, чтобы все наклонились к нему, тихо заговорил, широко раскрывая глаза:

— Я вас тут, братие, давно жду. Поклон вам от торговых людей из Львова. Пока о делах ни слова, поговорим в тамбуре.

Команда Скифа настороженно переглянулась.

— А разве сан позволяет священникам? — как-то уж очень непривычно робко спросил Алексеев.

— Спиритус — «дух» по-латыни. А сана на мне давно нет, вот только этот подрясник остался.

— Так ты расстрига, отец? — спросил его Скиф.

— Увы мне — винца попился, братие. Ибо сказал Экклезиаст: «Пиры устраяются для удовольствия, и вино веселит жизнь, а за все отвечает серебро».

— А разве в православной церкви Экклезиаста чтут? — снова удивил всех неожиданной почтительностью Алексеев, который и тут не притронулся к еде.

— Мирское чтиво, — печально согласился поп и опустил лицо, разгоряченное коньяком, в ладони, словно хотел омыть его невидимым потоком. — Вкушайте пищу побыстрей, братие. В вертепе сем небезопасно.

Скиф со скрытой тревогой в глазах глянул на попа. Тот выразительно ответил ему трезвым взглядом.

— И где ты это так в религии наблатыкался? — спросил Алексеева уже изрядно повеселевший Засечный.

— Пулеметчик Владко Драгич в моей роте из монахов был.