— Не знаю — ничего не знаю. Мы только законопослушные и скромные бизнесмены из Львова, которые вас видели в первый и последний раз. О нас и Степаныче забудьте навсегда. А теперь выходите из машины и через этот парк идите прямо на луну. Станция метров через триста. Садитесь на любой «бичевоз» до Одессы. Билеты можно в кассе не брать, там по вагонам кондуктор ходит. В буфете на станции измаильское пиво не покупайте — в поезде заварены двери туалетов.

В легких туфлях Скиф и его команда сразу утонули в раскисшем черноземе. Луна еле пробивалась из-под косматых облаков, выхватывая высокие свечи пирамидальных тополей. Узкую площадь перед крохотным вокзальчиком освещали аж целых три фонаря. Два из них еле теплились, а свет третьего неровно подрагивал и время от времени гас, словно бы кто-то передавал шифровку на румынский берег Дуная.

ГЛАВА 2

За Одессой еще долго тянулась грязь и слякоть, но ближе к России землю начало прихватывать морозцем. За окном тосковала бесконечная снежная даль и стеной вставали до конца не сбросившие еще листву светлые полупрозрачные березняки. В плацкартном вагоне, превращенном мешочниками в общий, было душно, как в трюме танкера. На спальных полках сидело по пять человек, негде было приткнуться, чтобы поспать.

Скиф, Алексеев и Засечный в черных кожаных куртках, купленных на Привозе, растворились в плотной массе одетых в свою униформу торгашей. По забитым сумками с товаром проходам протискивались какие-то блатари в наколках, скользя жгучими глазами по раскиданному под ногами богатству, но ни к кому всерьез не цеплялись. Алексеев и Засечный дремали по фронтовой привычке с открытыми глазами. Скиф не спал. Он с опущенными веками прислушивался к гомону человеческих голосов:

— В кармане — вошь на аркане…

— Ото що праци немае…

— А салаг, какие даже палки вместо автомата не держали, чечены как траву скашивали. Дудаевцев прижали к ущелью, тут бы их «градом» накрыть — и миру конец. А из Москвы звонок: отступать… И такая война все два года. Наш комбат только пил, матерился да зубами скрипел во сне. А потом весь батальон под Ведено уложили…

— Авжэж правды нэма?

— Дочка с зятем в Первоуральске… Завод стоит, швейная фабрика стоит, гроши не плотют, хоть в петлю вперед ногами лезь.

Скиф всмотрелся в окружающие лица. Глаза у всех усталые, как у тех черногорских крестьян в корчме под Титоградом. В Сербии окрепшим раненым полагался отпуск для оздоровления на Адриатике. В схватке с американской карательной группой по поиску и захвату военных преступников у него была насквозь прострелена челюсть. Пуля пробила обе щеки, когда он широко раскрыл рот, чтобы отдать команду. Его будто веткой по лицу стегануло, даже боли не было, только немотой перехватило горло, а по груди белого полушубка, словно вышитые узоры, побежали капельки крови.

Тогда он уже начал отпускать бороду и ничем в корчме не отличался от бородатых крестьян.

— Сърб? — спросил его сосед по столику, у которого глаза горели лихорадочным блеском, а руки никак не могли найти себе занятия — он беспрестанно шевелил пальцами и потирал ладони друг о дружку.

В ответ Скиф только отрицательно кивнул.

— Црногорци — ленивый и грязный народ, — показал его живчик-сосед на посетителей корчмы, которые сидели, почти не шевелясь и не разговаривая. — Отсюда слишком далеко до Европы и слишком близко до России. Тут остановилось время.

— Болгарин? — догадался Скиф, без особого интереса рассматривая бойкого коммивояжера с чемоданчиком, забитым щетками, китайскими фонариками и гигиеническими прокладками для женщин.

— Да, — утвердительно помотал головой из стороны в сторону сосед по столику и еще раз присмотрелся к бородатому Скифу.