— Главное, ребята, назад не отступать! — почти бодро пропел дед Игнатий Савельевич. — Сейчас пора баиньки. Завтра начинается трудная походная жизнь.

— А я бы ещё посидела сейчас у костра, — мечтательно сказала Голгофа. — Я так взволнована, что мне всё равно не заснуть.

— Так я запалю! — предложил Пантя. — Я и картошки могу принести!

— С ЧУЖОГО ОГОРОДА? — Слова прозвучали грубо и презрительно. Так презрительно и грубо, что Герка тут же искренне и в страхе пожалел о своей несдержанности.

На душе у него стало горько и мерзко, и ощущение это усиливалось тем, что все молчали. Но Герка заметил: все сочувственно поглядывали на Пантю.

А тот отвернулся, низко опустив голову, потом резко выпрямился и схватил свой узел.

Голгофа неторопливым, но решительным движением отобрала узел.

От молчания, казалось, резало в ушах.

Тётя Ариадна Аркадьевна, перестав нервно дергать себя за косички, строго позвала:

— Герман! Может быть, тебе действительно просто абсолютно не хочется идти в многодневный поход? Так оставайся дома. А то я запуталась в твоих… претензиях. А оскорбления твои мне, прости, отвратительны.

— Он… — Чувствовалось, что Панте не только хочется закричать, а самым обыкновенным образом врезать Герке, но этого не произошло, и все облегченно вздохнули. — Он мене не хочет! — тоненько пропищал Пантя. — Ну… я могу… идите, а я… не…

— В поход пойдёт каждый, кто захочет, — остановила его тётя Ариадна Аркадьевна. — И не ты, Герман, здесь распоряжаешься… Всем надо хорошенько выспаться. Девочки, вы…

— Мы на сеновале, только на сеновале! — просительным тоном проговорила Голгофа. — Я никогда не подозревала, что сено пахнет так чудесно!

— Тогда всем спокойной ночи. Будем надеяться, что к утру между нами не останется никаких недоразумений. — И тётя Ариадна Аркадьевна скрылась в темноте.

Пантя к тому времени вновь разжёг большой костёр, лег возле него и палочкой подкатывал к нему отскочившие угольки.

Спокойной ночи пока не предвиделось.

Если уж мне, уважаемые читатели, быть точным и правдивым до конца, то следует отметить, что сейчас хуже всех было деду Игнатию Савельевичу. Ведь его единственный внук вел себя ПОСТЫДНО. И деду было очень-очень-очень стыдно за него. А ещё больше — за себя. Он, он, дед, во всём виноват!.. И какой может завтра произойти позор! Ведь если Герка откажется идти в поход — как быть?! Быть — как?! Одного его оставлять нельзя, просто невозможно. Ведь он отвечает за внука перед его родителями… Что, что, ЧТО делать, если внук не слушается деда?

Эта милая Людмила смотрела в огонь большими чёрными глазами уже не безучастным, почти равнодушным взглядом, а печальным. А Герка смотрел на неё, теперь уже не остерегаясь. Он, если и не сознавал, то смутно предчувствовал, что теряет всё, что вот-вот она скажет ему такое…

Дед Игнатий Савельевич, виновато крякая и покашливая, посидел ещё немного, медленно встал, постоял и проговорил очень тоскливо:

— Костёр не забудьте залить, когда уходить будете. Панте я спать на диване постелю. Приятных вам сновидений. — Он как бы крайне нехотя ушёл в темноту, и оттуда послышалось грустное, пожалуй, даже слишком грустное пение: — Главное, ребята, сердцем не стареть, конечное дело…

Пантя сказал:

— Я спать здесь буду. Я привычный.

Герка и жалел, что гордо не ушёл с дедом, а ещё больше его угнетало то, что среди сидевших у костра он явственно ощущал себя чужим, лишним и ненужным.