«Забеспокоились, голубчики! — торжествующе подумал Герка. — Обратили внимание! По-за-бо-ти-лись называется! А мне и без вас хорошо! Почти замечательно! Весело мне без вас!»

Врал он всё, уважаемые читатели. Бежал он, бежал и врал. Врал он, врал и бежал. Плохо ему без них было, почти ужасно и нисколечко не весело.

Остановился Герка, помедлил немного, в нетерпении переступая с ноги на ногу, и — бегом обратно, опять мимо этой милой Людмилы и этого вреднющего деда промчался, бежал, понятия не имея, куда и зачем его несёт. Одно было утешение: думать на ходу не удавалось, голова отдыхала от грустных и тяжёлых мыслей.

Повернул Герка назад. Бегать-то он не привык, устал уже, хотел поднатужиться — ещё раз мимо стрелой промчаться, но споткнулся прямо напротив скамейки, где сидели эта милая Людмила, этот вреднющий дед, и — растянулся на земле, больно ударившись коленками и локтями.

— Чего тебя взад-вперёд носит? — услышал он словно издалека голос деда Игнатия Савельевича.

Герка сел, растирая ладонями ушибленные места, молчал. Голова у него — от сильного перенапряжения — слегка кружилась: он готовился к спору.

— Он у вас вообще очень смешной, — весело сказала эта милая Людмила, и Герка сразу не выдержал, крикнул:

— Ладно, ладно, я смешной! Зато никому жить не мешаю! А вы оба вредные! Особенно — дед!

— Мы вредные?! Я — особенно?! — искренне поразился дед Игнатий Савельевич. — Чем докажешь? Мы тут о судьбе твоей бестолковой толковали, глубоко анализировали тебя, выискивали возможности, как из такого балованного тунеядника нормального человека сделать. Почему же мы вредные, а ты, выходит, полезный?

И Герка с удивлением заметил, что на душе у него стало чуть-чуть-чуть легче, во всяком случае, он не жалел, что выскочил из дому и оказался здесь. Уж пусть лучше глубоко ана… лизируют, обзывают, чем сидеть одному, унылому, несчастному до предела, оскорбленному сверх всякой меры, да ещё голодному. У него даже коленки и локти вроде бы перестали болеть.

— Мы действительно не вредные, мы требовательные, — сказала эта милая Людмила. — А ты к требовательности не привык. Ты привык бездельничать, никого не слушаться. Вот я узнала от Игнатия Савельевича…

— Ой! Ой! Ой! — в притворном ужасе закричал Герка, схватившись тоже в притворном ужасе руками за голову, и передразнил: — Вот я узнала от Игнатия Савельевича… Вот я узнала от Игнатия Савельевича… Чего ты могла от него узнать? Он же мастер сочинять и выдумывать! Он такое тебе выдумать может, он тебе такое сочинит…

— Про тебя выдумывать нечего! — резко и громогласно оборвал дед Игнатий Савельевич. — И сочинять про тебя нужды нет! Я одну честную правду про тебя Людмилушке рассказал! Да и то не всю! А правда про тебя страшнее всех выдумок и всех сочинений! И больше я с тобой нянчиться не намерен!

— И не надо! И не надо! И не надо! — плаксиво отозвался Герка. — И не нуждаюсь! И никогда не просил, чтоб ты со мной нянчился! И не замечал, что ты со мной нянчишься! А ты, ты, Людмилушка, — тонким ехидненьким голоском продолжал он, — ты ему про себя самое главное уже, конечно, рассказала? Или только собираешься?

— Нет, не рассказала и пока не собираюсь, — печально призналась эта милая Людмила. — Ты опять решил бы, что я хвастаюсь… Мы думаем только о тебе, Герман. А у тебя, замечательный дедушка. Просто удивительно, как ты ухитрился расти кандидатом в экспонаты рядом с таким чудесным человеком.

— Да, да, до твоего приезда он таким и был, — насмешливо согласился Герка и ещё более насмешливо спросил: — Надолго, Людмилушка, к нам пожаловали?

— Примерно месяца на два.