Однажды, на шестой день, один из чехов отвел глаза от столика с записями, положил карты рубашкой кверху, повернулся к ткачихе и недовольно сказал:

– На томто програму е пршлиш годне музика.

– Ой! Извините? – смутилась толстуха. – Я не понимаю по-вашему.

Чех вздернул правую бровь и сказал:

– Могу те попросит выпноут тэлевизор?

– Саш! Сереж! – растерянно позвала Лена. – А что товарищ хочет?

Чех повторил. Размеренно повторил, глядя на Лену. И Саша вдруг подумал, что чех куражится. Ведь он не мог не знать, что толстуха не понимает по-чешски. Он специально так себя ведет, подумал Саша, он издевается над теткой.

– What do you want her to do? – громко спросил Саша.

Чех перевел глаза на Сашу и любезно сказал:

– I would like the fat lady to make the sound of TV not so high, please.

– Товарищ хочет, чтобы вы сделали звук потише, – сказал Саша.

Вроде бы вежливо чех попросил, однако с издевочкой. Ишь ты – "fat lady"…

Ткачиха Лена торопливо встала с дивана, переваливаясь, подошла к телевизору, стала искать рукоятку громкости.

– Ой, ребята, – беспомощно сказала она и просительно поглядела на Сашу. – А как тут потише сделать?

Чех брезгливо поджал губы, резко и шумно встал, подошел к телевизору, что-то нажал – стало тише.

– Руси е дивадло… Веселогра, – вполголоса сказал он своим партнерам.

Саша ничего не понял, но ему не понравилась интонация. Он чуть пригнул голову, поймал взгляд чеха и посмотрел. Так, как его когда-то научил смотреть школьный друг Эдик Шкилев (классный парень, культурист, уличный боец каких поискать, умница), – нехорошо. У них во дворе, на "Войковской", умели так смотреть, когда выясняли меж собой отношения и когда жизнь сводила с "соколовскими" или "динамовскими". Во времена Сашиного отрочества надо было суметь так посмотреть, чтобы от тебя отвалили. А если не отваливали, то надо было сразу бить. Сразу, не раздумывая, бить в рыло или в "солнышко". Так что в этом особенном взгляде были как бы две составляющие – собственно взгляд и все последующее.

И чех скис. Конечно же, Саша не стал бы бить чеха. Господи, ну что за глупости!

Но чех что-то понял. Понял, тварь высокомерная, европеец хренов. Понял и скис.

Вернулся к своему преферансу и больше не возникал. Хоть Саша вскоре опять вернул телевизор на прежнюю громкость – показывали "Оттаван" и "Бони Эм", и Лене, наверное, хотелось послушать по-человечески.

Саша заметил, как она в такт покачивает головой и, мечтательно прищурившись, вслушивается в еле слышную музыку. Саша подошел к телику, сделал погромче и вопросительно посмотрел на чехов. Ни один из них и бровью не повел. Саша сделал еще громче и направился в свой номер. А когда выходил из холла, случайно поймал взгляд "училки" в пуховом платке. Она смотрела на него весело. Весело и одобрительно, ей-богу. Даже странно было, что эта незаметная женщина в дурацких войлочных сапогах так смотрит. Больно умно она смотрела. Как-то не подходил ей такой взгляд. И Саша тогда подумал, что она тоже, вроде Сереги, не так проста, как кажется.

Все шло своим чередом. Саша с наслаждением укатывался до того, что вечерами ноги гудели, как орган, – могуче и низко. Серега освоился на склоне до такой степени, что с товарищем Кралевым заниматься не желал. Он требовал, чтобы его учил Саша.

Серега увлекся катанием не на шутку. Расспрашивал, где можно кататься в Москве, сколько стоит инвентарь, не поздно ли начинать в двадцать три года.

Саша говорил:

– Делай все правильно. Не старайся подражать хорошим лыжникам, не пытайся красиво вилять жопой. Делай все пусть медленно, пусть враскоряку, но правильно.