Знакомый голос приближался. Он повторял все одно и то же привычным тоном нищего со стажем – нараспев, с чувством, со слезой. Ближе, ближе. Слышался стук монет о что-то жестяное. Чей-то голос сказал:

– В детдом надо, а не по вагонам ходить!

Другой, стариковский, возразил:

– Погоди! Его беда только что ушибла, дай опомниться! Трудно тебе с копейкой расстаться?

И третий – женский – произнес скорбно:

– Без матери, мал мала меньше…

Я взглянул сбоку на Федю и встретил его глаза. Уж не знаю, чего больше в них было – ужаса или изумления.

– Не поворачивайся, – сказал я одними губами.

Голос приближался, вот он уже рядом. Я круто обернулся, протянул руку. Автоматически кланяясь, не глядя мне в лицо, Якушев подставил консервную банку. Но я не кинул в нее монету – я опустил руку ему на плечо. Он удивленно поднял глаза и отшатнулся, весь побелел, выронил жестянку. Серебро и медяки со стуком покатились по полу.

Он рванулся, но я держал его крепко.

– Чего схватил мальчишку? Что он тебе сделал? – вступился чумазый парень, по виду – слесарь, возвращающийся со смены.

– Правда, чего вцепился? – прогудел еще кто-то,

– Мой мальчишка! – процедил я сквозь зубы.

Мы провели в вагоне еще тягостных полчаса. Молчали мы трое, молчали и все вокруг. Но одеревеневшее плечо под моей рукой яснее слов говорило: «Нет, уйду, уйду, ни за что не пойду с тобой!»

Подъехали к Волошкам. Когда стали выходить из вагона, под ногами брякнула банка с остатками милостыни. Соседи, выходя, едва не оттерли меня от Виктора, и в этот миг он нагнулся и быстрым вороватым движением поднял банку.

До Галиного поезда оставалось минут двадцать.

– Семен Афанасьевич! Отпустите меня! Я ни за что с вами теперь не поеду! – отчаянно сказал Якушев.

– Никуда я тебя не отпущу, – ответил я как мог спокойно.

– Ни за что не поеду! И Галине Константиновне не покажусь! – повторил он тем же отчаянным голосом.

– Галину Константиновну мы сейчас встретим, она едет из Харькова, куда ты, я вижу, не попал.

– Если вы ей скажете…

– Я никому ничего не скажу, – ответил я.

И тут мы оба взглянули на Федю, который сумрачно смотрел в сторону.

– Не хочу! Крещук все равно всем расскажет! – всхлипнул Виктор.

Федя впервые взглянул на него – сумрачно, отчужденно:

– Раз Семен Афанасьевич не хочет говорить, так и я не скажу.

И мы оба поняли: он действительно будет молчать.

Я вздохнул с облегчением. Я хотел только одного – не упустить мальчишку, оставить его около себя. Не будь с нами Феди, я добился бы этого без большого труда. Присутствие Феди едва не погубило дело.

Я взял у Виктора из рук жестянку с милостыней и швырнул подальше:

– Ну, все. Теперь будем ждать Галину Константиновну с Егором. Да, а где твой баул? (Рюкзак болтался у него за плечами.)

И вдруг у него в глазах что-то вспыхнуло, и он торопливо ответил:

– Украли, Семен Афанасьевич… все вещи украли! Потому мне и пришлось…

Я не дал ему договорить:

– Не ври. Где баул?

Глаза его погасли.

– В Старопевске оставил… у тети Маши.

– Ладно, съездим потом в Старопевск. А теперь…

– Семен Афанасьевич, – тихо сказал Федя и крепко взял меня за руку, – поезд.