Харр со своим спутником присели на землю, отдыхая и поглядывая, когда же им укажут, откуда воду брать. Наконец указали, и опять же никто не подгонял, можно было бы просидеть и еще сколь угодно. Но подкоряжник направился в обратный путь, чуть покачивая полными бадейками, и Харр двинулся следом, успев прихватить по дороге две приглянувшиеся ему рогульки. Путь обратно, как он и ожидал, оказался не таким приятным, и Харр, пройдя примерно его половину, окликнул своего проводника:

– Эй, погоди‑ка малость! – Тот послушно остановился. – Подержи мое коромысло.

Он освободился от своей ноши, чуть отступя от тропы, глубоко вбил в землю прихваченные колья с разветвлениями на концах.

– Давай коромысла сюда, отдохнем.

Подкоряжник с удивлением воззрился на Харрову затею – видно было, что здесь никто не проявлял никакой выдумки, просто делали свою работу от зари до зари, и вся недолга.

– Однако ты взял, не спросясь, – укоризненно проговорил Харров сотоварищ по трудам праведным, – неладно это.

– Я ж голос подать не решился! – возразил Харр. – У вас тут все молча делается…

– Человецы молчат, потому как говорить не об чем, – отрезал подкоряжник. – О суетном за работой болтать грех, а о божественном только навершие ведают.

– Наверший – это который за вечерней трапезой блекотал?

– Ты в грех меня вводишь, – сурово констатировал подкоряжник. – По уставу нашему нельзя гневаться на ближнего.

– А смеяться над ближним можно?

– Тоже грех.

– Однако вчерась ты ржал, как жеребчик, да и другие запрету на себя не клали…

– Общий грех.

Не понравился Харру его тон – переборщил водонос со своей суровостью, от нее так и несло лицемерием.

– Слышь‑ка, босоногий человече, а ты сам часом в навершие не метишь?

– Наверший – это кто много лет в Предвестной Долине провел, по каждому году – узел на опояске. Однако засиделись мы. Нам еще одну ходку делать, с бурдюками для питья.

Он снял с рогулек свое коромысло и потопал по узкой тропе, гулко впечатывая шаг в плотную степную землю. Харр решил малость поотстать, чтобы перед глазами не мелькали его грязные пятки. А с бурдюками он постарается пойти первым.

Когда трава, понизившись, открыла им наполовину обустроенный под жилье каменистый холм, шагавший впереди водонос задержал шаг и как‑то неуверенно оглянулся на своего спутника:

– А скажи‑ка, человече, что это за зверь такой – жеребчик?

– Любопытство – тоже грех, – отрезал Харр, не желавший вдаваться в описание животного мира родимой Тихри.

Похоже, лошадей тут и вовсе не водилось, да и кому они были бы нужны на этих уступах – мясо жилистое, молоко поганое, а ходить в упряжи или под седлом, как послушные рогаты, их и вовсе не заставишь.

Вылив воду в чан, оба забрались под навес и немного отдохнули – никто косо не глянул, и это Харру снова понравилось. Днем здесь, как он понял, не кормили – чать, не господские хоромы, – но он в своих странствиях привык насыщаться только дважды, на вечерней и на утренней зорях. Водонос поднялся первым, но Харр все‑таки подхватил бурдюки с коромыслом и сумел проскочить на тропу раньше напарника. Темп задал себе непомерно скорый, так что подкоряжник остался далеко за спиной. Его не окликнули – стало быть, ничего противоречащего уставу здешнему он себе не позволил.