|
Это во‑первых. А во‑вторых, все рассказы Орлова Саньки насчет якобы организованного мною бар‑дака являются вымыслом, клеветой на пламенного большевика и беззаветного чекиста? И клевещет он от зависти, потому что его самого, Саньку, в особняк не пускали, а мёрз он, осел такой, в наружной охран, как цуцик. И что происходило в помещении во время работы комиссии, знать не может. УЛЬРИХ. Вопрос свидетелю Орлову. Ваша последняя должность до увольнения из органов госбезопасности и ареста? ОРЛОВ. Начальник отделения Девятого Главного управления МГБ СССР, старший комиссар охраны. УЛЬРИХ.
Благодарю. Конвой может увести свидетеля. Я не хотел в Ленинград — сажать тамошнее начальство, продавшихся сук маленковских. Не то чтобы я их жалел, кабанов этих раздутых; просто никакого не предвидел для себя профита с этого дела. Неизвестно, где его истоки, и уж совсем не угадать, во что оно выльется. А отсеченное от задумки и непонятное в своей цели становилось мне это дело совсем неинтересным — тупая мясницкая работа. Нет, у меня были своя игра — надо было только ловчее увильнуть от ленинградского поручения. И пока мы мчались в абакумовском «линкольне» по заснеженной вечерней Москве, сквозь толстое стекло, отделявшее нас от шофера Вогнистого, еле слышно доносился из приемника писклявый голос Марины Ковалевой, восходящей тогдашней звезды эстрады: Счастье полно только с горечью. Было счастье, словно вымысел. До того оно непрочное, Что вдвоем его не вынесли… Абакумов мрачно раздумывал о чем‑то, наверное, о предстоящей посадке ленинградских командиров, маленковских сук, хотя со стороны казалось, что он прислушивается к певичке, и я его сразу понял, когда он неожиданно сказал. — Голос — как в жопе волос — тонок и нечист… — подумал и добпвил. — Но в койке она пляшет неплохо… Я засмеялся, подхватил лениво катящийся по полю мяч и решил начать свой прорыв к воротам. — Это важнее. По мне — пусть совсем немая, лишь бы в койке хорошо выступала… Мне надо было успеть забросить мяч до того, как мы приедем в цирк. Абакумов слишком часто ходил в свою ложу — не могло того быть, чтобы там не подбросили пару микрофонов. — Я одну такую знаю… — начал я нашептывать со сплетническим азартом. — Вот это действительно гроссмейстерша! И молчит. Из‑за нее наш Сергей Павлович совсем обезумел… — Крутованов? — удивился Абакумов. И сразу же сделал стойку: — Ну‑ка, ну‑ка!… — Он этой бабе подарил алмаз «Саксония»… — Что за алмаз? — Его Пашка Мешик выковырнул из короны саксонских королей. В Дрездене дело было… — Чего‑чего‑о?! — Точно, в сорок седьмом, он его на моих глазах отверткой выковырнул! — И что? — И велел мне передать только что назначенному замминистра Крутованову. — Зачем? — Чтобы вправить алмаз в рукоять кинжала и подарить его от имени работающих в Германии чекистов Иосифу Виссарионовичу. — Ай‑яй‑яй! — застонал от предчувствия счастья Абакумов. — А почему Крутованов? Я доброжельно посмеялся: — Вы же Пашку Мешика знаете ‑он на всех стульях сразу посидеть хочет. Сам‑то он на верхние уровни не выходит, а через Крутованова и его свояка запросто можно поднести такой презент и их благоволением заручиться кстати… — Так‑так‑так… — зацокал языком Абакумов, башкой замотал от восторга. — Ах, молодцы! Ах, умники!… Но ведь не вручили?… Я покивал огорченно. — Ну и как же всплыл этот камешек вновь? — У меня агент есть, ювелир. Он много лет выполняет заказы Анны Ивановны Колокольцевой, жены нашего известного писателя Колокольцева… ‑Надо же, ядрена вошь! — искренне возмутился Абакумов. |
