— Мне еще рановато. Я не завтракала.

— А я пригублю маленько. Что‑то нервы ни к черту…

— Я уж вижу, — ухмыльнулась она. — Ты теперь с утра насасываешься?

— Нет, это меня со вчерашних дрожжей водит.

Вспухла, толстыми буграми поднялась коричневая пенка в кофейничке. Загасил я спиртовку, налил кофе в чашки и плеснул в стакан из полбутылки виски — крепко приложился я к ней в ванной. Тут зазвонил телефон. Мой верный друг, надежная Актиния, Цезарь Соленый:

— Ты куда пропал вчера? Мы еще так загуляли потом! Голова, конечно, трещит, но гулянка получилась невероятная… А ты куда делся?

Куда я делся? Погнался за Истопником и попал к Штукатуру? Как это ему по телефону расскажешь?

— Да так уж получилось… — промямлил я и, хоть все во мне противилось этому, спросил его вроде бы безразлично, а сам на Майку косился: — Слушай, а кто это… такой… был вчера за столом?

— Какой — такой? — удивился он. — У нас? Ты кого имеешь в виду?

— Ну… такой… знаешь, белесый… тощий… Как это?… Бедный…

Мне очень мешала Майка — ну как при ней объяснить про Истопника? И чего вообще там объяснять? Противная жуликоватая Актиния делает вид, что это не он вчера вместе со всеми пялился на мои руки, будто бы залитые кровью! — Слушай, друг, я чего‑то не пойму, про кого ты говоришь…

— Не поймешь?! — с яростью переспросил я. И неожиданно для самого себя заорал в трубку: — Истопник! Я имею в виду Истопника, которого кто‑то привел к нам за стол… И только проорав все это, я сообразил, что впервые вслух произнес его имя. Или должность. Или звание. И от этого он как бы материализовался и окончательно стал реальной угрозой. ИСТОПНИКУ ТРЕБУЕТСЯ МЕСЯЦ…

Майка смотрела на меня с интересом, посмеивалась, болтала ногой, прихлебывала кофе, сидя на подлокотнике. Вот это у нас фамильное — сидеть в решительные минуты на подлокотниках. Легче соскочить, легче вступить в игру.

Цезарь на том конце провода промычал что‑то невразумительное, потом раздумчиво сказал:

— Знаешь, одно из двух: или ты вчера в лоскуты нарезался, или уже с утра пьяный‑складной. Какой еще истопник? О ком ты говоришь?

— В которого я плюнул. И выгнал из‑за стола. Теперь ты вспоминаешь, о ком я говорю?

Цезарь посипел в трубку, потом осторожно предложил:

— Если тебе надо перед Мариной какой‑то номер исполнить, говори, а я здесь буду изображать собеседника. Ты ведь это для нее говоришь? Я тебя правильно понял?

— Ты идиот! Тебя мать родила на бегу и шмякнула башкой об асфальт! Сотый еврей! Ты дважды выродок: еврей‑дурак да еще еврей‑пьяница! Что ты несешь? При чем здесь Марина? Ты что, не помнишь вчерашнего скандала?

Актиния долго взволнованно дышал, потом в голосе у него послышалось одновременно беспокойство и сострадание:

— Старик, ты чего‑то не того… Может, перебрал маленько?… Вчера никакого скандала не было… Может быть, ты на что‑то обиделся? Все шутили, веселились… А ты вдруг встал и ушел…

— Сам иди — в задницу! — и бросил трубку.

Он сошел с ума. Как это можно было не заметить Истопника? Как можно было не слышать скандала? Ничего себе — пошутили, повеселились!

— Хорошо, душевно поговорили, — засмеялась Майка.

— Ага, поговорили, — вяло кивнул я. А может, мне помстилось? И действительно никакого Истопника не было? Может быть, галлюцинация?

— Я выхожу замуж. — без всякого перехода сообщила Майка. — Тебе, наверное, жена сообщила?

— Сообщила.