Он еще не подумал о ней. Голубка вернется через два дня. Какая сцена ему предстоит!.. И вот он, служитель церкви, декан, поборник божьей правды, не устрашившийся ответственности за свой поступок и мести Отманов, уже трепещет, представляя себе гнев этой маленькой женщины, и заранее сочиняет письмо, которое пошлет ей, чтобы смягчить ее негодование при встрече.

Вокруг него в ризнице кто-то ходит. Церковный сторож с женой убирают священную утварь, наводят порядок в божьем хозяйстве, но с пастором не заговаривают, словно и они боятся себя скомпрометировать. Немилость легче всего почувствовать в обращении нижестоящих… Ну что ж… Он с трудом поднимается, чтобы перейти в гардеробную и перердеться. В пустом храме еще реет гул, оставленный толпой, — так продолжает покачиваться пароход после того, как машина уже остановилась и винт перестал вращаться. Становится сумрачнее, хоры вырисовываются черной полосой; тяжелые ковры, лежавшие между священным столом и скамьей дьяконов, скатаны и уложены. В этой уборке опустевшего храма есть что-то мрачное, как на сцене при опущенном занавесе.

Оссандон быстрым шагом входит в гардеробную и в ужасе останавливается на пороге. Перед ним его жена. Она все видела, все слышала. При звуке отворяющейся двери она устремляется к нему навстречу, выпятив нижнюю губу; шляпка еле держится на ее седеющей голове.

— Голубка!.. — лепечет ошеломленный декан.

Она не дает ему договорить:

— Друг мой!.. Дорогой ты мой!.. Праведник!..

И она со слезами бросается в его объятия.

— Как?.. Ты уже все знаешь?

Знает, знает, и он поступил отлично! Злодейка, ворующая детей, получила по заслугам.

Какою волшебною силой обладают слова и голос! Не чем иным, как своей речью, преобразил он это маленькое существо, всецело занятое материальными заботами, Но с любящим материнским сердцем. Пастору удалось затронуть в ней самые чувствительные струны.

— Голубка!.. Голубка!..

От волнения он не в силах говорить — он окутывает ее складками своей черной мантии и прижимает к сердцу.

Раз Голубка довольна, пускай его лишают сана, пусть ссылают куда хотят. Они с Голубкой снова станут рука об руку взбираться на вершину холма, по-стариковски тяжело, медленно, маленькими шажками, но они будут служить друг другу опорой и обретут силу и удовлетворение в сознании исполненного долга.

XVI. СКАМЕЙКА ГАБРИЭЛЬ

Однажды Лори-Дюфрен гораздо раньше обычного вернулся из министерства и поспешил к г-же Эпсен. Славная женщина была поражена его бледностью и тем, как тщательно он затворил за собою дверь.

— Что случилось?

— Госпожа Эпсен! Вам надо поскорее скрыться, уехать… Вас собираются арестовать.

Она смотрела на него в недоумении.

— Меня?.. Арестовать? За что?..

Лори заговорил тише, словно сам ужасался словам, которые должен был произнести:

— Слабоумие… изоляция… принудительное лечение.

— Меня? Изолировать?.. Но я в здравом уме…

— Фальконе выдал свидетельство… Я видел собственными глазами…

— Какое свидетельство?.. Какой Фальконе?..

— Фальконе, психиатр… Вы недавно обедали с ним.

— Я? Обедала с психиатром?.. — Она было запнулась, но у нее тут же вырвался крик:-Боже мой!..

Да, это было у Бирка. За обедом какой-то пожилой, чрезвычайно вежливый господин с орденом упорно вызывал ее на разговор о г-же Отман и об отваре чилибухи. Негодяй Бирк! Так вот оно, таинственное и страшное нечто, которым он грозил ей!.. Попасть в сумасшедший дом, оказаться за решеткой, подобно мужу той женщины в Пти-Поре!.. Ее внезапно охватил непреодолимый ужас, и она задрожала, как ребенок:

— Друг мой, друг мой!.