— Друг мой, друг мой!.. Защитите меня, не покидайте меня!..

Лори успокаивал ее, как мог. Конечно, он ее не оставит и прежде всего увезет отсюда и спрячет у их знакомой. Он имел в виду Генриетту Брис; она хоть и свихнулась, но все же девушка очень услужливая. Только бы она еще не уехала из Парижа!.. Пока он посылал за извозчиком, г-жа Эпсен металась, словно на пожаре, когда все красно от пламени и в окнах лопаются стекла; она вынула из шкафа кое-какие вещи, собрала немного денег, захватила портрет Элины и ее письма. Она задыхалась и не могла произнести ни слова. Ужас ее еще усилился, когда тетушка Бло, сбегавшая за извозчиком, стала рассказывать, как утром к ней явился незнакомец и начал ее расспрашивать о квартирантке — когда она уходит из дому, когда возвращается… Лори перебил ее:

— Если этот человек придет опять, скажите ему, что госпожа Эпсен ненадолго уехала…

— Так и скажу…

Заметив волнение квартирантки, заметив лежавший на полу кое-как связанный узел, старуха спросила шепотом:

— За дочкой отправляетесь?

Лори охотно подхватил это объяснение, утвердительно кивнул головой и приложил к губам палец. На улице» из опасения, как бы их не выследили (ему, как бывшему супрефекту, были хорошо известны полицейские приемы), он громко крикнул кучеру:

— На Восточный вокзал!

А кучер и не думал торопиться перед дальней поездкой; он удобно устроился, вооружился кнутом, не обращая ни малейшего внимания на г-жу Эпсен, которая сидела, забившись в угол, с узлом на коленях; Лори, не менее взволнованный, уселся против нее.

Для беспокойства у него были особые причины. Утром, когда он большими портновскими ножницами вырезал из газет статьи и заметки, касавшиеся министра, его вызвали к Шемино. Ни один департамент Министерства внутренних дел и никакое другое министерство по сложности работы не может сравниться с сыскным отделением. Вот где необходима подробнейшая классификация, всевозможные картотеки с самыми разнообразными рубриками… Поддержание порядка во время богослужений… Наблюдение за иностранцами… Уголовный розыск… Выдача разрешений на граверные работы… Собрания… Общества… Эмигранты… Жандармерия… Вероятно, именно общению с жандармами Шемино был обязан тем, что облик его разительно изменился: теперь он говорил отрывисто, усы у него торчали вверх, глаз не расставался с моноклем. Лори-Дюфрен был совершенно ошеломлен происшедшей переменой; теперь его копия уже совсем не походила на оригинал.

— Плохи дела, любезный… — сказал ему начальник отдела; половина слов прилипала у него к помаде, которой были нафабрены его усы. — Да, да, знаете ли, скандал в Оратории. А вас видели с этой полоумной…

Лори стал было защищать свою старую приятельницу и доказывать, что она жертва вопиющей несправедливости… Начальник оборвал его:

— Полоумная, сумасшедшая… и к тому же опасная… Медицинское свидетельство… Засадить ее в Внль-Эврар, да покрепче… А Оссандон окончательно впал в детство, в ближайшие дни в «Правительственном вестнике» будет объявлено о его увольнении. Что же касается вас, любезный, то не будь мы с вами так давно знакомы…

Несколько смягчившись при этом воспоминании, Шемино вплотную подошел к своему бывшему сослуживцу и, пристально смотря ему в глаза, стал шепотом его распекать. Ну не глупо ли это? Нападать на самое незыблемое, на самое недосягаемое, на самое безупречное, что есть в Париже: на богачей Отманов!.. И ведь кто нападает — то? Лори, чудом уцелевший «Шестнадцатого мая», человек, который из-за своего прошлого должен соблюдать особую осторожность… Неужто ему мало урока, который он уже получил, неужто ему так хочется опять подыхать с голоду со своей ребятней?.