— К сожалению, теперь судьба немецкого народа не в наших руках, а в руках двух великих держав — Соединенных Штатов и Советского Союза.

— Почему же «к сожалению»? Разве наши страны провинились перед миром и замешаны в какой-либо несправедливости? После того, как мир увидел Гитлера...

— Не будем говорить о Гитлере. Я сам был бескомпромиссным и последовательным борцом против гитлеровской системы. Сейчас идет речь о политической и социологической консеквенции катастрофы сорок пятого года. Немецкий народ долго начиняли химерами, фантастическими иллюзиями, бредовыми сказками. Пришла пора отбросить химеры и сказки. Нужно стать реалистами. И в этом нам должны помочь прежде всего великие нации. Как помочь? Самое главное — невмешательством в наши дела. Только тогда они завоюют наше доверие. Если же попросту демонстрировать свою силу, то ничего нового в этом не будет. Мы и так знаем и верим в их силу. Еще в тысяча восемьсот тридцать пятом году великий француз Алексис де Токвилль сказал о том, что в мире есть только два великих государства: Россия и Америка.

— Но Токвилль сказал еще и другое,— добавил Скиба.— Он сказал, что американцы борются против дикости и варварства природы, а русские, мол, только против цивилизации, применяя для этого все свое умение и могущество. И еще он говорил, что у американцев главное оружие — свобода, а у русских — рабство. Я немного историк и в свое время интересовался высказываниями разных людей о моей стране. И когда вы, господин бургомистр, приводите мне слова такого сомнительной славы деятеля, как Токвилль, то я воспринимаю это как оскорбление для моей страны. Вы же сами только что говорили, что мы — люди и граждане. И если мои слова о том, что мы не считаем немецкий народ побежденным, вы почему-то истолковали как пропаганду, то как тогда прикажете истолковать вашу ссылку на Токвилля с его оскорбительными для моего народа мыслями? Мы не побеждали немецкий народ, но мы победили гитлеризм, фашизм! И это сделано прежде всего благодаря моему народу, благодаря усилиям и жертвам народа советского, господин Аденауэр!

Аденауэр молчал. Он был растерян и смущен. Кто мог подумать, что этот русский знает Токвилля? Какой-то там лейтенантик, среднего толка офицерик, амбасадор тупой силы победителей — и вдруг Токвилль! Столь неожиданная осведомленность! Боже правый, что творится на свете!

— Я привел только те слова Токвилля, с которыми я согласен,— сказал он, помолчав, давая понять лейтенанту, что тот погорячился и проявил несдержанность.— Поверьте мне, дорогой мой господин лейтенант, я ничего не имею против вашего народа, и если бы мне доверено было провести моральную интеграцию между великими культурными нациями, то я распространил бы ее и на ваш народ.

«Моральная интеграция» звучало двояко: и как признание советского народа, и как подчеркивание, что он стоит ниже по сравнению с «культурными» нациями. Аденауэр делал милостивый жест: будь ему дозволено, он, мол, поставил бы советский народ на одну ступень с прочими культурными нациями. Он бы поставил! Так, будто народ сам не стал, без вмешательства всех этих господ, на то место, которое он заслужил.

Но Скиба не стал дальше пререкаться с бургомистром. Нелепо спорить о вещах очевидных.

— Итак,— поднимаясь, сказал он,— я буду надоедать вам, господин бургомистр: за этот месяц все должно быть закончено.

— Вы собираетесь покинуть наши края? Поверьте, я буду сожалеть, что лишаюсь такого интересного собеседника. Но очевидно, ваш отъезд произойдет не так скоро?

— Если его ставить в зависимость от памятников...

— Молчите, молчите! Я постараюсь доказать вам, что я все же человек дела, а не только слов...

Они пожали друг другу руки. Бургомистр проводил Михаила до двери кабинета. Но выйти им не дали.