Позднее, когда они отправились вымести церковь, он указал на ложбину, отделявшую два холма:

— Он едет сюда. Если он конвентуал, я не поцелую его волосатую…

Странный монах исследовал вершину Церковного холма и замер, поймав на себе взгляды двух наблюдателей. Казалось, под капюшоном нет лица, одна черная пустота, и в голове Дитриха мелькнула непрошеная мысль о том, что к ним, проделав утомительный путь по горам в его поисках, явилась сама Смерть, запоздавшая на двенадцать лет. Затем в тени ткани мелькнуло белое лицо, и священник понял, что его страхи — всего лишь порождение непривычного угла, под которым на путника падали лучи солнца. Правда, одно опасение немедленно сменило другое: всадник вполне мог быть exploratore, посланным страсбургским епископом для допроса.

Его беспокойство росло по мере того, как упрямый мул тащился на вершину холма. Здесь всадник откинул капюшон, открыв узкое лицо с вытянутым подбородком, увенчанное лаврами белых спутанных волос. В его лице словно смешались черты лиса и оленя, застигнутого охотником, а губы скривились, как у человека, желавшего отведать молодого вина и вместо этого хлебнувшего из фляги винного уксуса. Хотя время состарило его, сделало еще более сухопарым, чем прежде, и избороздило пятнами бледную кожу жителя севера, двадцать пять лет слетели с путника в одно мгновение, Дитрих ахнул от неожиданности и восторга.

— Уилл! — воскликнул он. — Ты ли это?

И Уильям Оккам, venerabilis inceptor, склонил голову в наигранном смирении.

* * *

Примирившись с частыми вторжениями незнакомцев в Оберхохвальд, крэнки ушли с людных мест; но, может, от скуки, теперь они стали играть в прятки — опасную забаву — скрываясь от посторонних глаз, но не улетая в Большой лес.

Когда Дитрих шел с гостем по деревне, то заметил краем глаза, как один из пришельцев внезапно перепрыгнул из одного укрытия в другое.

Стены церкви заставили неутомимый язык Уилла Оккама приумолкнуть — сей подвиг пока не удалось совершить ни одному папе. Он постоял какое-то время перед ними, пока не двинулся вокруг здания, восклицая от удовольствия при виде блемий, отпуская похвалы изображению райского древа и дракона.

— Восхитительное язычество! — объявил философ. Какие-то элементы Дитрих решил пояснить: пепельный человечек из лесов Зигмана или гнурр из долины Мург, вылезающий на свет божий, казалось, прямо из дерева. Дитрих перечислил имена четырех великанов, поддерживавших крышу:

— Грим и Хильда, Сигенот и Экке — великаны, убитые Дитрихом Бернским.

Оккам дернул головой:

— Дитрихом?

— Популярным героем наших сказок. Обрати внимание на гнома Альбериха, вот он стоит на пьедестале Экке. Он показал королю Дитеру берлогу, где жили Экке и Грим. Великаны не любят гномов.

Оккам какое-то время обдумывал услышанное:

— Думаю, они их даже не замечали. — Еще какое-то время он не отрывал взгляд от гнома. — Сначала я решил, он гримасничает, пытаясь удержать на себе великаншу. А теперь вижу, он смеется, потому что вот-вот опрокинет ее. Умно. — Уильям исследовал кобольдов под карнизом. — Слушай, но вот тут у вас какие-то исключительно уродливые горгульи!

Дитрих проследил за его взглядом. Пятеро крэнков без всяких одежд сидели под самой черепицей, застыв в той противоестественной неподвижности, в которую иногда впадали, и делали вид, что поддерживают крышу.

— Пойдем, — заторопился пастор, уводя Оккама прочь. — Иоахим, верно, уже приготовил нам поесть.

Потащив гостя за собой, он оглянулся и увидел, как мягкие губы одного из крэнков разошлись в характерной для них улыбке.

* * *

Дитрих и Оккам провели вечер за ужином из ржаного хлеба и сыра с разумным количеством пива.