|
И она потом много лет мне этого не простит. Точно так же, как не простят меня и его дружки-бандюки, которые с легкостью необычайной в три минуты превратят меня в бездыханное тело. Перспективка, однако... - Нет, Борька, - я решительно поднялся с кресла, движимый желанием опрокинуть в себя рюмку коньяку, но вовремя спохватился, вспомнив, что мне этого категорически нельзя. Пришлось заменить коньяк стаканом минералки. - Это не годится. Придумай что-нибудь другое. - Почему же не годится? - в Борькином голосе в равных пропорциях смешались насмешка и удивление. - По-моему, все очень логично. Просто тебе это не нравится, поэтому ты не хочешь об этом слышать. Я могу придумать и другую версию. Но не раньше, чем будет проверена и опровергнута эта. Надо быть последовательным, Дюхон, а не прятать голову в песок. В висках застучало, лоб, а потом и затылок начнут через несколько минут наливаться раскаленным чугуном. Видно, мне и в самом деле нельзя нервничать, чуть испугался, слегка психанул - и вот, пожалуйста. Борькино объяснение событий мне не нравилось, но сам-то я вообще ничего толкового придумать не мог. Правильно говорят, что любая фантазия основывается на жизненном опыте. Борис посидел несколько месяцев с уголовниками - и результат налицо. Мне бы никогда в жизни такого не придумать. А кстати... - А кстати, как я мог узнать что-то плохое о Гарике? - спросил я тоном экзаменатора. - Откуда бы мне это узнать? - У тебя есть знакомые в милиции. Ты мог попросить их навести справки о типе, который крутится вокруг твоей дочери. - А с чего бы это мне наводить о нем справки в милиции? Я ни о ком никогда справок не наводил, нет у меня такой привычки, - тут же отпарировал я. - Ты мог его в чем-то заподозрить. Ты же сам говорил, что встречался с ним, слушал его музыку. Тебе могло что-то не понравиться. Или ты что-то заметил нехорошее. Или вообще совершенно случайно узнал, такое бывает сплошь и рядом. Слушай, Дюхон, кончай проверять меня на вшивость. Принимай решение: или ты хочешь знать правду, тогда я постараюсь тебе помочь, или не хочешь, тогда ложись под одеяло и майся своими туманными подозрениями в одиночку. Я помолчал, прислушиваясь к собственной голове. Не к мыслям, а именно к голове как сосуду, содержащему то засыпающую, то активно живущую боль. Боль просыпалась, но медленно, словно колебалась, то ли открывать глаза и вставать, то ли поспать до следующего раза, когда еще что-нибудь с размаху саданет по нервам. - Ты что, в самом деле готов мне помочь? - Ну а почему нет? Да ты в моей помощи и не нуждаешься особо, свяжись сам со своими милицейскими знакомыми, попроси их узнать. - Не могу, - признался я. - Я же не помню ничего. А вдруг за эти два года я с кем-то из них испортил отношения? Я этого не помню. И как я буду выглядеть, если позвоню этому человеку и на голубом глазу стану просить о помощи? Идиотская же ситуация, согласись. - Дюха, ну не валяй ты дурака! - Борис даже, кажется, рассердился. - Ну с кем ты вообще можешь испортить отношения? Ты же сладкий, как карамелька. Ни с кем не ссоришься, ни с кем не конфликтуешь, всех по шерстке гладишь. - Не хочу выглядеть глупо, - упрямо проворчал я. - Ах ты боже мой, какая кисейная барышня! - И в этот момент я понял, куда делась наша с Борькой дружба. Я вспомнил, как в какой-то момент, лет в девятнадцать или в двадцать, вдруг осознал, что минут через двадцать-тридцать после начала разговора с ним меня начинало одолевать желание завизжать и швырнуть в Викулова чем-нибудь тяжелым. |
