|
На самом деле... раз - и все! Услужливые дети принесли табуретку. Фарамунда заставили подняться на нее, петля раскачивалась перед лицом. Свен стоял в сторонке, хмыкал. В толпе раздались смешки. Страж сказал раздраженно: - Наклони голову! Как я петлю одену? Фарамунд нагнулся. Шершавая веревка царапнула по ушам. Все это время в голове было тупое недоумение. Не верилось, что все вот так оборвется. Что табуретку выбьют из-под ног, а жесткая петля сдавит горло, в глазах потемнеет... И самое главное, самое главное: он никогда больше не увидит... Лютецию. В груди вспыхнул жар. Нет, он не даст себя повесить. Иначе не увидит Лютецию. Надо сейчас же... - Стойте!.. - раздался издалека крик. - Остановитесь! Из конюшни, где по-прежнему ночевали гости, переплывшие реку, выскользнула светлая, как сон, Лютеция. Золотые волосы убрать в косу не успела, они как солнечная волна блистали в хмуром ненастном дне. Кроткие синие глаза на этот раз сверкали гневом. - Стойте! - повторила она. - Остановитесь!.. Палач вопросительно посмотрел на Свена. Тот угрюмо уставился на прекрасную гостью. В распахнутых дверях конюшни показался Тревор. В одной руке держал пустой кувшин, другой рукой с наслаждением расчесывал грудь. - Что случилось? - поинтересовался Свен с наглой ленцой. Лютеция выкрикнула возмущенно: - Это оскорбление мне! Никто не может вешать моих людей без моего позволения. Свен поклонился. Фарамунд видел по его лицу, что он чувствовал себя не только хозяином положения, но и правым абсолютно, потому сказал громко, с иронией, чтобы слышали все: - Дорогая Лютеция! Я уступаю тебе право повесить человека, который искалечил троих моих людей. Заметь, это были хар-р-р-рошие плотники. Один вряд ли доживет до вечера, а двух недельку-другую будут залечивать. Да и, кроме того... я как-то щадил вас всех... беглецы, сами боги велят таким помогать, но теперь, вижу, пора. Надо бы оформить наши договорные отношения. Как коммендацию, к примеру. Лютеция, явно смущенная, повернулась к Фарамунду. Тот с петлей на шее тупо смотрел на нее, на весь этот необъятный двор. - Отвечай, - спросила она строго, - почему ты побил их так жестоко? Разве не разумнее было бы отдать сапоги? Фарамунд понял, что надо отвечать, с трудом разлепил спекшиеся губы. - Они напали. - Да, напали. Но ты... слишком жестоко! Простолюдин не должен позволять себе такой ярости, какая свойственна только людям благородного происхождения! Фарамунд прошептал: - Это не я их бил... - А кто? - Кто-то другой, - ответил он убито. - Я сам не знал, что буду драться... На него смотрели во все глаза. Кто-то помянул богов Ночи, кто-то сплюнул и сделал отгоняющий злую силу знак. Сквозь толпу протискивался как могучий тур Тревор. За ним спешил Редьярд с бесстрастным, как всегда, лицом. Лицо старого воина было угрюмое, серебряные усы ярко оттеняли темную кожу. Маленькие медвежьи глазки смотрели с сонной недоброжелательностью. - Погодите... - буркнул он. - Мне этот... Фарамунд, если его так, в самом деле, зовут, мне тоже не нравится. Я сам предлагал не раз его прирезать и бросить. Но если он умеет так драться, то дуростью было бы не воспользоваться этим... Плотники, да... жалко. Плотники везде нужны. Особенно, хорошие. Но зато можно взять стражником. Или воином! Отсрочить смерть... посылая его всегда в первые дозоры. |
