— Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою. И мы должны полагать души свои за братьев.

Двое старших служителей стали быстро, но без кощунственной суеты обносить собравшихся пластмассовыми стаканчиками с розовым питьем. Все было рассчитано и приготовлено заранее.

— Пятьдесят семь! Пятьдесят восемь!

— А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, — как пребывает в том любовь Божия? Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиною!

Могучие люди Вернона слаженно, четко выбили стекла стволами винтовок и первыми открыли огонь. Закричали дети.

— Возлюбленные! — возвысил голос Вер-нон. — Если сердце наше осуждает нас, то паче того осудит Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает все. А если сердце наше не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу, и чего не попросим, получим от него!

Выронив невесомый, пустой стакан, мягко рухнул на деревянный пол первый новопреставленный .

— В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви!

Круто развернувшись и визжа тормозами, автомобиль Молдера резко клюнул носом, отшатнулся на рессорах и замер. Молдер и Скалли торопливо выбрались наружу через дверцу, противоположную Дворцу. Согнувшись в три погибели, к ним поспешил старший офицер.

— У вас есть контакт с кем-либо во Дворце? — отрывисто спросила Скалли.

— Если это можно назвать контактом, — ответил офицер, угрюмо кивнув в сторону санитаров, бегом тащивших носилки с раненым к медицинской машине.

Над американским полем снова летали американские пули.

— Прикажите своим людям не стрелять, — сказал Молдер.

— Прекратить огонь! Не стрелять! Не стрелять!

— Что ты еще придумал? — спросила Скалли.

— В Евангелии наверняка очень хорошо объяснено, что я придумал, — кривовато улыбнулся Молдер. — Только я слов не помню. И вспоминать уже некогда. Эфесянин бы тебе складно объяснил.

Он скинул пиджак, чтобы видно было издалека — он без оружия; поднял обе руки и быстро пошел поперек поля ко Дворцу Семи Звезд.

— Молдер! — отчаянно закричала Скалли. — Молдер! Стой! Тебя же убьют!!!

Наверное, не впервой, подумал Молдер — но ни малейшего облегчения эта мысль не доставила. Метелки и стебли сухой травы, шурша, хлестали его по ногам. Из Дворца тоже перестали стрелять, но кто знает — надолго ли? Достаточно одной пули — и… и — что тогда? В животе будто колыхалась и перекатывалась тяжелая, угловатая глыба льда. Молдер шел.

— Верной! — что было сил закричал он, когда до изуродованной пристройками и перестройками старинной фермы, на которой когда-то жила его жена перед Богом, осталось ярдов сорок. — Верной, это неправильно! Всякую жизнь нужно прожить до конца! Слышишь? Мы же люди! Надо каждый путь проходить до конца!!

— Ваш напарник спятил, — сказал, оглянувшись на Скалли, сидящий на корточках и пригнувший голову старший офицер. Скалли глянула на него с ненавистью.

— Просто он говорит с психом на его языке, — пробормотала она сквозь зубы.

Перешагивая через еще теплые тела, Вер-нон подошел к Мелиссе, замершей у окна с полным стаканом в руке.

— Кажется, ты все поняла, — сказал Верной. Кроме них во Дворце не осталось уже никого живого. Мелисса чуть исподлобья смотрела, как, раздвигая высокую траву, по полю идет к ней, что-то крича, человек в белой рубашке, с поднятыми руками.

— Это поздно, — мягко сказал Верной.