|
Стало трудно дышать, перед глазами все задергалось, запрыгало в рваном ритме, потом потемнело — и очнулся Евгений на полу, скорчившийся, прижавший руки к груди, с липкой слюной во рту, вперемешку с кровью. Кисти рук тряслись так, будто он с рождения пил одну водку или нюхал кокаин. А в голове не было ни одной собранной мысли, одни куски. Лишь спустя несколько минут Евгений сообразил, где он находится, как его зовут, и что произошло. Поднявшись и отряхнувшись, он заторопился (последние полгода он вообще всюду торопился, шаг его сделался быстрым, и укоренилась привычка втягивать голову и смотреть вниз) в свою комнату, где никак не мог уснуть, потому что боялся идти к врачу, а идти следовало.
Вдобавок к приступу, сильно болели ноги. По ночам, стоило расслабиться, ныли мышцы, сводило бедро, в пятки словно натолкали горячих углей. Он ворочался, пытаясь удобной позой отогнать боль, но она не проходила. Проведя три месяца в Доме Правления, Евгений впервые начал задумываться о том, что он будет делать, когда достигнет совершенства в искусстве манекена. И когда он вообще его достигнет? Есть ли такой критерий? Или, может быть, он уже достиг? Мысли эти походили на паразитов, на тлю, которая опутывает листья деревьев и сжирает их, оставляя голые мертвые черенки. Мысли подтачивали стремление Евгения, и, отвлекаясь на них, он уже не мог с прошлым рвением стоять ночами перед зеркалом или изображать Революционера. Пока еще это были не сомнения даже, а, скорее, переосмысление. Любой человек, достигнув в каком-либо учении определенных высот, достигает того периода, когда начинает размышлять о том, где бы это учение применить и стоит ли учиться дальше? И Евгений размышлял. Позирования перед зеркалом и в Доме Правления ему было недостаточно в той мере, в какой он хотел. Однажды вечером он пришел в булочную и спросил у Рудэна, знает ли он, где находится трактир для манекенов. Тот самый трактир, где они были с Арсением. Рудэн знал, начертил путаную схему на листке, и уже в ближайший субботний день Евгений отправился туда с целью выяснить, чем занимаются и к чему стремятся другие манекены. Трактир встретил его неподвижностью редких фигур, плотно задернутыми шторами, сквозь которые лучи яркого весеннего солнца проходили чахлыми, бледными и умирающими, отчего центр зала был погружен в дрожащую полутьму. Вдоль стен висели канделябры со свечами, между пустых столиков бесшумно двигались официанты: двое мыли полы, еще двое расставляли на столах бокалы и тарелки. Евгений сел так, чтобы охватить взглядом большую часть зала, заказал себе пива и принялся наблюдать за другими людьми-манекенами. Как и в прошлый раз, люди сидели неподвижно в самых странных позах. Но сейчас, в отличие от прошлого посещения, Евгений профессиональным взглядом уловил в них те самые скрытые символы, ту самую обнаженную душу, те самые эмоции, стремление — которое выражали манекены и которое как раз следовало называть их искусством. Их позы заворожили Евгения. Он перемещался взглядом от одного манекена к другому, долго и внимательно разглядывал каждого, находил что-то новое и узнавал старое, открывал неизвестное и подтверждал уже открытое. Он видел их светящиеся души, их энергию на кончиках пальцев, их сердца в ладонях. Потом он не выдержал, поднялся и осторожно пересел за соседний столик, к бледнолицему юноше, на год или два младше его самого. Кучерявые светлые волосы закрывали его глаза. Юноша сидел на самом кончике стула. Евгений неловко поерзал, как бы выискивая едва уловимый промежуток времени, когда можно будет вставить слово, а потом спросил: — Позволите? После непродолжительной паузы, в которой, казалось, все вокруг застыло в ожидании, юноша медленно повернул голову, легким движением убрал волосы со лба и посмотрел на Евгения прищуренными глазами. — Позволите один вопрос? — отчего-то заторопился Евгений, — всего один. Просто больше негде его узнать. |
