|
И Евгения схватили под руки и потащили вон из трактира двое здоровенных парней. И он затих, лишь глубоко и часто дыша, освободился и вышел на улицу сам. Весенний прохладный воздух привел его в чувство, стер капли пота со лба и висков. Он оглянулся на дверь трактира в какой-то жалкой растерянности. Ведь он шел совсем за другим. Он хотел найти единомышленников, а кого обнаружил? Невежд и предателей. Корыстолюбивых негодяев… Но если они все здесь, то где же тогда настоящие манекены? Неужели только старики, вроде Арсения или Рудэна понимают всю ответственность, возложенную на плечи манекенов? Неужели молодое поколение уже совершенно не то? В это мгновение Евгений ощутил, как обрушивается на него отчаяние: сильнейшее, опустошающее, невероятное. Это был очередной приступ. Грудь сдавило, а мир вокруг сжался до светящейся точки. Евгений прислонился к стене, неосознанно раздирая себе грудь руками, распахивая пальто, разрывая рубашку. Из сдавленного горла вырвался тяжелый хрип. Ноги его подкосились, и Евгений сполз по стене. Мысли в его голове ломались, словно сухое печенье, крошились и исчезали в темноте, которая медленно, с наслаждением садиста, окутывала сознание, пока не поглотила его совсем.
12
Он очнулся, не зная, где находится, и сколько времени прошло, и увидел перед собой лицо Арсения. Старик выглядел еще хуже, чем прежде. Желтая кожа собралась морщинами на лбу, в уголках бескровных губ, под глазами набухли не черные даже, а темно-сливовые мешки, ярко выделились острые скулы. Арсений склонился, почти навис над Евгением, и тот чувствовал запахи лекарств и едких мазей, запахи табака и алкоголя. — Ну, как же, как же, — волнительно бормотал Арсений, и тонкая холодная ладонь его по отчески гладила щеку Евгения, — нельзя же сейчас, времени в обрез, ну… Он словно не замечал открытых глаз Евгения и смотрел сквозь него, думая о чем-то своем. Потом вдруг оглушительно чихнул, успев отвернуться, убрал руку и стал шумно сморкаться в платок. Евгений пошевелился, ощущая тяжелую головную боль, обручем сдавившую виски и отдающуюся где-то там, за глазами. — Друг мой! Как я рад! — Арсений убрал платок и повернулся, широко улыбаясь, обнажая ряд неровных зубов, — запустил ты себя, ох как запустил! Я, как только узнал, сразу примчался. Все дела бросил и мигом к тебе! Думал, не застану уже, думал, не успею, жемчужину мою… как же ты так, а? Как же не бережешь-то?.. И так не вовремя, так не вовремя! — Почему не вовремя? — Не спишь совсем? — спросил Арсений, — я же предупреждал, мой друг! А если бы ты умер? Что прикажешь тогда делать? Как же я могу вынести это? — Но ведь не умер же, — голос выходил слабый, с хрипотцой, тяжело было разговаривать. — И хорошо, что не умер! Такого человека потерять! — Арсений склонился, осторожно заключил в объятия и шепнул на ухо, — да я бы землю перерыл, чтоб тебя спасти! Город бы перевернул в поисках лучшего лекаря! — А где я сейчас? За спиной Арсения виднелось большое занавешенное окно, а еще был виден круглый стол с белой скатертью и одинокой пустой вазой. На больничную палату совершенно не походило. — У одного моего друга, — подмигнул Арсений, отстраняясь, — очень хороший врач. Практикует на дому. Из наших, из манекенов. — Пожилой? Арсений кивнул. — А где же молодежь? Где они?.. — С молодежью проблемы, — согласился Арсений, — молодежь еще воспитывать и воспитывать. Не те порядки, не то время. Жемчужин, как ты, еще поискать. Никто не мыслит в искусстве. — Я по этому и… — Знаю, мой друг. Рассказали. Если бы не добрые люди из трактира, ты бы там и закончил свою жизнь, у дверей. |
