4) Люди, любящие говорить, часто показывают, как со многи-
ми людьми бесполезно говорить, потому, что они вас так же не
понимают, как если бы вы говорили на непонятном языке. Вы
делаете замечание хотя бы о том, что у женщин ум не на месте; любящий говорить торопится объяснить вам вашу мысль, попра-
вить выражение ее: «Да, вы хотите сказать, что у женщин фанта-
стический ум». Вы разумеется молчите. И он доволен.
5) Нравственная деятельность всегда независима от пользы, т. е. находится вне времени и пространства. Это есть то расшире-
ние пределов, в котором заключается истинная, не временная и
не пространственная жизнь.
6) Наше сознание есть нечто неизменное, вневременное и вне-
пространственное. Оно стоит, явления же временные и простран-
ственные проходят через него, а человеку кажется, что он со сво-
им сознанием движется в пространстве и времени.
Но скажут: где же было сознание, когда человек рожался? А я
скажу, там же, где оно во время сна, где оно было до смерти. Со-
знание никогда не прерывалось, оно одно есть, и благодаря ему
есть все, что есть. То же, что мне кажется, что сознание возникает
из ребенка, никак не доказывает, чтобы зародыш его был в ребен-
ке, — так же, как не доказывает то, что растение выходит из земли, чтобы зародыш его был в земле. Вспышки сознания, отделенные
одни от других периодами времени, кажутся отделенными для на-
блюдения извне. Для внутреннего же опыта сознание всегда одно
и нераздельно, какие бы длинные ни казались извне промежутки
между одним и другим проявлением его. Как сон не разрывает со-
знания, хотя бы он, как в сказках, для внешнего наблюдения про-
должался тысячи лет, так же не прерывает сознания и смерть и
рождение, т. е. переходы из одной жизни в другую.
К 21 сентября, к № 15. Письмо к Халилееву.
Я получил ваше письмо, Константин Григорьевич, и очень
рад, что могу ответить на ваш вопрос.
По моему убеждению, не рассудочному, но выведенному из
опыта длинной жизни, — сущность жизни человека — духовная: человек есть дух, частица божества, заключенная в известные пре-
делы, сознаваемые нами материей; и жизнь духа не подлежит ни-
каким стеснениям, тем менее страданиям, — она всегда равно-
дям же свойственно поддаваться обману, иллюзии о том, что
сущность нашей жизни в тех пределах, которые ее ограничива-
ют, т. е. в материи.
И тогда, под влиянием этой иллюзии, мы смотрим на матерь-
яльное страдание и в особенности на болезнь и смерть, как на не-
счастие; тогда как все матерьяльные страдания (всегда неизбеж-
ные, как и самая смерть) только разрушают пределы, стесняющие
наш дух, и, уничтожая иллюзию нашей матерьяльности, возвра-
щают нас к свойственному человеку сознанию своей жизни в ду-
ховном, а не матерьяльном существе. Чем больше страдание мате-
рьяльное, чем ближе самая кажущаяся большим страданием смерть, тем легче и неизбежнее приводится человек к освобождению от
иллюзии матерьяльной жизни и к признанию ее в духе. Сознавая
же жизнь свою в духе, человек, правда, не получает тех острых
наслаждений, которые дает матерьяльная животная жизнь, но чув-
ствует свою полную свободу, неуязвимость, неистребимость, чув-
ствует свое единение с Богом, с основною сущностью всего, —
причем смерть не существует, или смерть становится только из-
бавлением и возрождением. И тот, кто испытал это состояние, не
променяет его ни на какие матерьяльные наслаждения. Я говорю
это потому, что с необыкновенной силой и ясностью испытал это
во время болезни. |