Геддис сменил тему.

— Этот Бакдан, он поехал на юг?

Долан внимательно осмотрел сигару.

— Не знаю, — сказал он. — Я стараюсь не замечать того, что меня не касается.

Геддис допил виски. Он пил очень мало, растягивая каждый глоток. Геддис сделал последнюю затяжку, бросил окурок в опилки, которыми был покрыт пол в салуне, и тщательно затер его носком сапога.

— Заезжал Бад — ты знаешь этого длинного, тощего, который работает на Наджента? Он здорово поддал и рассказывал что-то о чужаке, который отшил самого Тома Наджента.

— Ты говоришь, чужак?

— Крупный смуглый парень с каким-то расчудесным ружьем. Сказал Тому Надженту, что не любит, когда его будят, а когда Том приказал ему убираться вон, послал его к черту.

Геддис рассмеялся.

— Хотел бы я это видеть. Наджент — герой.

— На этот раз герою пришлось уступить.

Пит Геддис поглубже надвинул шляпу и вышел из салуна на вечернюю улицу. Чужак… правда, сейчас чужаков в округе было много…

Он перешел улицу, направляясь к ресторану, думая о чужаке. О делах Тома Наджента знали все, и если тот встретился с чужаком, то это произошло к востоку, за плато Себолетта в ту ночь, когда он охотился за скваттерами.

Это означало, что если около лавовых полей он разговаривал с тем же чужаком, то он направлялся на запад. Но с того места, где они разговаривали — опять же, если это был тот самый чужак, — можно идти только на юг: через лаву дороги нет. А на юге нет ничего, кроме Хорс-Спрингс и пастбищ, где пасся скот с «Кейбара».

Допустим, туда послали не одного ганфайтера, а больше? Допустим, этот крутой парень, который спорил с Томом Наджентом, — убийца? Кого он собирался убить?

Нэнси?

Вряд ли. Мало кто будет стрелять в женщину, и никто не станет нанимать для этого убийцу.

Эд Флинн?

Это уже более вероятно, и такая мысль беспокоила его. Если бы он знал, откуда этот чужак… Или как он выглядит. Бад его видел, а Геддис хорошо знал Бада и был уверен, что тот сегодня будет в городе. Лихой парень, но слишком уж любит выпить.

Флинн все равно уехал в Санта-Фе сделать заявки на землю.

Пит Геддис настроился ждать.

Только на третий день Кеттлмену удалось заставить кобылу взять сахар с руки, но как только это произошло, она позволила гладить себя и почесывать, а буквально через час ему удалось накинуть на нее уздечку, а потом седло.

Высокому гнедому жеребцу это не понравилось. Он фыркал, тряс головой и бил копытом. Он сначала подбежал с высоко поднятой головой, затем отбежал, испытывая одновременно ярость и страх. Его, несомненно, озадачило поведение кобылы — она не волновалась и, кажется, даже была довольна.

Кеттлмен почистил кобылу, расчесал ей хвост и гриву, вычистил копыта. Много времени прошло с тех пор, как он помогал подковывать лошадей, но навыки остались.

Когда он сел на нее верхом, кобыла даже не взбрыкнула. Она хоть и была старой, но помнила те времена, когда за ней ухаживали, когда ее угощали овсом и, конечно, сахаром. Он проехал на ней по кругу, потом повел ее к выходу из туннеля.

Кеттлмен собирался поехать в Хорс-Спрингс, но даже сидя верхом на кобыле, он с восхищением смотрел на гнедого. Более красивого коня с такими грациозными движениями он еще не встречал.

В табуне еще выделялись неплохой вороной и серый в яблоках — почти такой же высокий, как гнедой жеребец, но на год-два моложе.

Станция дилижансов в Хорс-Спрингс представляла собой низкое здание с навесом, который поддерживали два вбитых в землю столба. Ветер и дождь основательно побили некрашеное дерево, стерли надписи и превратили цвет здания в неприглядный серый. По соседству стояло еще с полдюжины домов, два из них пустые.