— Возможно, огурцы станут расти и лучше, — пробурчал Додд после пятого путешествия с ведром, — но мне от всего этого лучше не становится. Я теперь никогда и притронуться к огурцам не смогу без того, чтобы не вспоминать при этом старого чертягу.

Он спустился в погреб и пожаловался Локхарту:

— Почему бы нам не воспользоваться просто выгребной ямой?

— Потому что он не хотел, чтобы его хоронили, и я намерен во всем придерживаться его воли, — ответил Локхарт.

— Попробовал бы ты сам вынести несколько таких ведер, — с горечью сказал мистер Додд.

Таглиони произнес нечто неразборчивое. Он бормотал себе под нос что-то непонятное на своем родном итальянском языке, а когда Локхарт, не подумав, вышел ненадолго из погреба, то, вернувшись, обнаружил, что таксидермист для снятия напряжения опустошил за эти минуты две бутылки выдержанного портвейна, который держал для себя покойный Флоуз. Додд не вынес вида пьяного таксидермиста, по локоть запустившего руки в тело его горячо оплакиваемого хозяина. Он выбрался из погреба, но наверху его встретил загробный голос покойника, продолжавшего сыпать из спальни проклятиями.

— Чтоб тебя черт побрал, свинья, кровопийца, сатанинское отродье. Ты и у голодного нищего последний кусок отнять способен, — громко и достаточно удачно, учитывая обстоятельства, ругался покойник.

Когда часом позже Локхарт предложил приготовить на обед что-нибудь поплотнее, вроде печенки и бекона, чтобы заодно протрезвить таксидермиста, Додд категорически отказался.

— Готовь сам что хочешь, — сказал он, — а я теперь до Сретения Господня к мясу не притронусь.

— Тогда иди вниз и следи, чтобы он больше не пил, — приказал Локхарт.

Додд неохотно полез назад в погреб и, спустившись, обнаружил, что Таглиони отпробовал всего, что там было. Останки покойного Флоуза являли собой малоприятное зрелище. Заметная фигура при жизни, после смерти он явно был не в лучшей форме. Однако Додд сумел собрать все свое мужество. Между тем Таглиони, бормоча себе под нос, все глубже и глубже запускал руки в останки, пока наконец не потребовал чего-то. Додд решил, что он требует легкие. Это было уже слишком.

— Ты сам их выпотрошил, — закричал Додд, — какие еще легкие тебе нужны? Что я, потащу их из парника обратно? Сбегай сам, если тебе надо!

Пока Таглиони сумел наконец объяснить, что он всего лишь просил больше света, Додда дважды вырвало, а у итальянца был в кровь разбит нос. Локхарт спустился вниз и разнял их.

— Я тут больше с этим итальянским упырем сидеть не буду, — яростно протестовал Додд. — Он лица от зада отличить не может.

— Я только попросил побольше света, — сказал Таглиони, — а он начал блевать, как будто я потребовал что-то ужасное.

— Ты и схлопочешь что-нибудь ужасное, если мне придется здесь с тобой сидеть, — пригрозил Додд. Итальянец пожал плечами.

— Вы притащили меня сюда, чтобы сделать из этого человека чучело. Я не напрашивался к вам. Я просил, чтобы меня сюда не привозили. А теперь, когда я его набиваю, вы говорите, что я получу что-то ужасное. Зачем вы мне это говорите? Мне это не нужно. Ни за что. Я уже получил нечто ужасное — те воспоминания, которые теперь останутся со мной. На всю жизнь. А моя совесть? Вы думаете, моя вера позволяет мне делать чучела из людей, да?

Локхарт поспешно отправил Додда наверх и сказал ему, чтобы тот сменил пленки на магнитофоне. Репертуар проклятий начинал становиться несколько однообразным. Даже миссис Флоуз уже жаловалась по этому поводу.

— Он уже в двадцать пятый раз говорит Мэгрю, чтобы тот убирался из дома, — кричала она через запертую дверь своей спальни.