Выпив, Киноути неизменно возвращался к этой излюбленной теме, сопровождая свои рассуждения красноречивыми жестами – точно сжимал в больших, грубых руках воображаемый меч, – которые никак не сочетались с умиротворенным выражением бледного лица. Он воодушевленно и с восторгом следил взглядом за безупречно выкованным лезвием невидимого меча, которым потрясал из стороны в сторону.
Едва разговор зашел о фехтовании, было уже не важно, понимают они друг друга (как на уровне слов, так и на уровне чувств) или нет. Поток слов не иссякал. Каждый обращался прежде всего к самому себе, ибо любое слово служило напоминанием о восторге и возбуждении, пережитом однажды – на соревнованиях или на тренировке.
Время от времени Киноути, чтобы развлечь молодого собеседника, говорил что-нибудь вроде:
– Слушай, а ты знаешь, как лучше всего снимать кожу с головы?
– Нет.
– А должен знать, если хочешь стать настоящим воином. Это подробно описано в десятой главе «Хагакурэ» Цунэтомо Ямамото. Сначала надо сделать надрезы по сторонам, у макушки и на затылке. Потом надо помочиться на это сверху и как следует потоптать соломенными сандалиями. Тогда кожа сойдет сама, как по маслу. Священник Гёдзаку научился этой традиционной технике во время путешествия по Восточной Японии.
– Вот это да! Надо будет как-нибудь попробовать.
– Только имей в виду: если тебе попадется кто-нибудь толстокожий, может и не сработать. А скажи-ка мне, – Киноути вдруг резко сменил тему, – ты что-нибудь знаешь о семье Кокубу?
– Нет, он никогда никого к себе не зовет. Этого, кстати, я тоже не понимаю.
– Ну, как раз это понять можно. Его отец – врач, очень состоятельный человек. У него своя гастроэнтерологическая клиника. Но примерно в то же время, когда Кокубу учился в средних классах, отец увлекся какой-то женщиной на стороне и практически разрушил семью. В итоге отцу наплевать на детей, а матери, истеричной алкоголичке, вообще на все наплевать. Она уходит из дому в десять вечера играть в маджонг к друзьям и не возвращается до самого утра. Разумеется, о такой семье не особо хочется рассказывать друзьям.
– Я понятия не имел, что у него дома все так плохо, – ошеломленно сказал Кагава, но уже в следующую секунду подумал, что он все равно не должен сострадать Кокубу. В конце концов, Дзиро сам все решал и сам выбирал свой путь в этой жизни.
– Ты прими это к сведению, но никому не рассказывай. Я просто давно знаком с его семьей и знаю, как там обстоят дела, – сказал Киноути.
4
Каждый день перед выходом из дому Мибу брился, надеясь, что так укрепит волосы и борода и усы начнут расти как следует. Члены его семьи относились к этому скептически и говорили, что он зря переводит бритвенные лезвия.
– Ну и купили бы мне тогда электрическую бритву! – как-то раз в сердцах сказал он и целую неделю демонстративно не брился. Но собственная природа подвела его – несколько волосков, которые выросли за неделю на гладких янтарных щеках, не тянули даже на «трехдневную небритость».
В семье Мибу считали инфантильным. Он плавно, без видимых осложнений, перешел от детства к юношеству, избежав бурь и метаний.
Он преклонялся перед Кокубу Дзиро и постоянно рассказывал о нем родным.
– Ну что ты опять заладил: «Дзиро, Дзиро»? Тебе больше не о чем с нами поговорить? – поддразнивали его мать и сестры.
Он расстраивался и дожидался двоюродных братьев, чтобы поговорить о своем кумире с ними. Но и тем уже настолько наскучили эти разговоры, что они начали избегать кузена.
Большинство ровесников Мибу, даже когда уважали или любили кого-нибудь всем сердцем, предпочитали об этом молчать. |