Первоначальное святилище, внушительное и великолепное, стояло прямо посреди реки Отонаси, но в 1889 году его уничтожило наводнение. Через два года храм отстроили заново на том месте у реки, где он стоит и поныне. На противоположном берегу было несколько водопадов; Цунэко больше всего запомнился водопад Сирами-но таки, ответвление водопада Нати, расположенный с другой стороны горы. Именно около него профессор решил остановиться и выйти из машины.

Хотя вид зеленых деревьев и влажной блестящей травы освежал, особенно по сравнению с запыленным пейзажем, который они видели за окном машины, в самом водопаде не было ничего необычного. Впрочем, мысль о том, что эта вода обладает той же чистотой и святостью, что и потоки водопада Нати, придавала некое очарование струям, падавшим – как показалось Цунэко, когда она взглянула вверх, – прямо с неба. Она осознала, что благодаря профессору удостоилась лицезреть великий водопад во всех ипостасях, – день назад она смотрела на него издалека, из открытого моря; потом он явился в форме брызг, падающих на них, когда они стояли у бассейна, и вот теперь она видит его изнанку, скрытую сущность.

Они проехали место, где река разветвлялась на два рукава, и направились дальше на запад, вдоль реки Кумано. Пересекли холм, миновали долину, горячие источники в Юноминэ, а затем увидели широкое мелкое русло реки Отонаси и грациозные строения храма на берегу, полускрытые рощей.

Выйдя из машины, Цунэко восхитилась красотой окружающих холмов, залитых солнечным светом. Людей было мало, в прозрачном воздухе витал аромат криптомерий; странным образом неразбериха современного мира, царившая буквально в двух шагах отсюда, лишь подчеркивала правоту древних, веривших, что здесь находится рай Будды Амиды. Даже звон невидимых глазу цикад в криптомериях лишился обычной пронзительности; их всепроникающая песня накрыла все вокруг, словно тонкий лист бронзовой фольги.

Цунэко и профессор прошли через массивные, но гармоничные тории из неокрашенного дерева, ступили на посыпанную белым гравием дорожку и двинулись к храму. По бокам дорожки тоже росли густо-зеленые криптомерии. При взгляде вверх от подножия лестницы казалось, будто небо забрано в раму безупречного зеленого оттенка, за исключением разве что одинокого солнечного блика на верхней части ствола или взъерошенного пучка выцветших желтоватых иголок.

На середине подъема стояла доска с вырезанной на ней строкой из пьесы театра но «Шелковые свитки». Цунэко попыталась вспомнить сюжет:

– Это рассказ о человеке из Киото, который должен был доставить в Кумано тысячу шелковых свитков, если я не ошибаюсь, – сказала она.

– Верно. Все начинается с того, что император видит вещий сон и посылает носильщика с тысячей свитков из Киото в Кумано. Но, прибыв в эти места, носильщик замечает цветущую зимнюю вишню. Прекрасное зрелище вдохновляет его, и, опустив свитки на землю, он делает привал, чтобы написать стихотворение. Когда стихотворение готово, носильщик посвящает его Тэндзину, божеству Отонаси. Разумеется, он не успевает принести свитки к назначенному времени, и начальник стражи хватает и связывает его. Но на помощь носильщику приходит само божество в образе девушки, служительницы храма.

– Хвалебная песнь поэзии.

– Ну, скорее хвалебная песнь буддизму под предлогом восхваления поэзии.

Цунэко пришли на память строчки: «Сёдзёдэн стоит, в нем – Амида Просветленный» и «Гребнем рук спутанные пряди расплети. Будто гребнем рук спутанные пряди расплети…» Но ей не хотелось говорить ни о рае Амиды, ни о гребнях, поэтому она промолчала.

Поднимаясь по ступеням, они заметили неподалеку от лестницы покрытую мхом каменную колонну, которую, если верить надписи на ней, пожертвовала храму Идзуми Сикибу. Добравшись до верха, они очутились на просторной площадке перед входом в святилище.