Как и положено фотографу, Анфертьев улыбался, разводил руками, прижимал их к тому месту, где, по его представлениям, должно было находиться сердце, даже приседал, слегка ошарашенный той непомерной заботой, которой окружил его заместитель директора завода. Но в это время самый-самый уголок анфертьевского глаза холодно следил за движениями Квардакова: вот он еще раз взглянул на снимки, словно бы ненадолго прощаясь с ними, бросил их в ящик и снова закрыл его. Борис Борисович не заметил повреждений. А если заметит потом, это уже не будет иметь значения, когда в кабинете был Анфертьев, зам ничего не заподозрил.

– Спасибо, Борис Борисович! Я подумаю. – Анфертьев осторожно взглянул в маленькие, узко поставленные глазки Квардакова, но увидел в них лишь доброжелательство. У двери повторил еще раз: – Спасибо. – И покосился на плашку. Все-таки она выступала, наверно, под нее набились грязь, мусор, камешки. А если туда сунуть еще и Ключ, она станет слишком уж заметной. Придется все выгрести, прочистить, чтобы были видны свежие следы чьей-то деятельности. Ну а уж чьей – пусть решает Следователь.

– Дерзай, Вадим, – Квардаков поднялся из-за стола и приблизился к Анфертьеву. – Если дело пойдет, глядишь, и за границу смотаешься, посмотришь, как люди живут, себя покажешь. Наберется снимков побольше – альбом сварганим, нынче издают такие альбомы. Мой племяш у них завхозом, должность обалденная. Знаешь анекдот, – Квардаков почему-то перешел на шепот. – Придумали горшок для малогабаритной квартиры. Все как у обычного горшка, только ручка внутри. Так вот, сидя в кабинете, я напоминаю себе иногда эту самую ручку. Но это же между нами, – Квардаков заговорщицки поднял указательный палец. – А то смотаться бы нам обоим отсюда, а? Племяшу повышение светит, на главного режиссера тянет мужик, он им там такие постановки выдает – закачаешься. Пока, правда, не на сцене, пока в коридорах, но ничего, доберется и до сцены. Мужик обалденно талантливый. И я пошел бы туда завхозом, а ты фотографом. Ох, и развернулись бы мы с тобой, ох развернулись! На всю страну прогремели бы, на всю Европу! Билетов не достанешь! Если актеры слабаками окажутся – декорациями задавим! А?

– Это можно, – кивнул Анфертьев. – Это мне нравится.

– Но не сразу, конечно, – спохватился Квардаков. – Подожду маленько. Авось еще и этот заводик из дыры вытащу.

Придумывая уловки и ложные ходы, предугадывая будущие вопросы Следователя и заранее готовя ответы на них, выстраивая свои отношения с людьми в расчете на будущее, я все дальше удаляюсь от самого себя… Или приближаюсь к себе истинному?

Во всяком случае, похоже на то, что сегодня я уже не тот, каким меня знают приятели, жена, сотрудники заводоуправления…

И так ли уж важно – возьму я Сейф или нет…

«Скажите, Анфертьев, вы знаете, как открывать Сейф, закрывать его? Вы подходили к нему?»

«Я подходил к кассиру, следовательно, подходил и к Сейфу».

«Вы смогли бы открыть его?»

«А почему нет? Образование позволяет, есть опыт общения с техникой, в том числе с точной техникой».

«А вам никогда не хотелось забраться в Сейф?!»

«Отчего же, я постоянно испытывал желание вскрыть его. Мне казалось несправедливым, что без дела валяется такая куча денег».

В красном сумраке лаборатории были видны только лицо Анфертьева – лицо мыслителя, мастера, мистика – и его руки, покачивающие ванночку с проявителем. Остальное как бы растворялось в темноте, как бы не существовало вовсе. Анфертьев прощался с жизнью, которая еще имела для него значение, но с каждым днем отдалялась.