Наши специалисты из комендатуры милиции высказались окончательно и категорично: это не фотомонтаж, а оригинальная фоторабота.
— Неплохо бы достать любую другую фотографию Баумфогеля, не оставляющую никаких сомнений в её подлинности, — размечтался адвокат.
— Это безнадёжная затея. В личных делах сотрудников СС и гестапо такого снимка нет. Во время войны пропал также архив в Гливице, где молодой Баумфогель заканчивал среднюю школу. По-вашему, получается, что милиция, занимаясь расследованием, баклуши била. Нам не удалось разыскать другой снимок шефа гестапо в Брадомске только потому, что его просто не существует. Гестаповцы не любили фотографироваться.
— Даже на надгробии могилы Баумфогеля в Берлине нет традиционной фотографии на фарфоре, которая была обязательна для эсэсовцев его ранга.
— Вот видите, я прав. Значит, у тех, кто занимался похоронами этого мерзавца, также не нашлось ни одного его снимка.
— Нам с вами от этого не легче.
— Предлагаю закончить сегодняшнюю беседу на мажорной ноте: мы рады тому, что уже приобрели. Вы ещё несколько раз продемонстрируете свою тонкую наблюдательность и глубину анализа, и я гарантирую, что дело будет в шляпе. Могу смело заявить, что сегодня вы сделали меня оптимистом.
— А я никогда им не переставал быть, — заверил подполковника Рушиньский.
Успех частного расследования
Качановский не стал откладывать в долгий ящик вопрос об экспертизе злополучной фотографии. Разделавшись со срочными делами, он лично посетил архив Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше, где, вооружившись ножницами, добыл маленький кусочек снимка-оригинала. После этой операции подполковник отправился к специалистам, которые, исследовав качество фотобумаги и сравнив её с имеющимися образцами военных лет, твёрдо заявили, что фотограф пользовался фотобумагой немецкого производства: в ней отсутствовали отдельные вещества, которые не производились в тот период промышленностью фашистской Германии из-за трудностей в снабжении сырьём. Проведённая экспертиза оказалась холостым выстрелом.
Тогда офицер милиции обратился к испытанному многолетней практикой методу — провёл ещё раз текстуальный анализ собранных в деле документов. Этот метод нередко выручал его в прошлом: порой неприметная на первый взгляд деталь или малозначительная подробность оказывались ключом к разгадке сложного и запутанного преступления. Профессиональная интуиция не подвела подполковника и на этот раз. Через несколько дней он предложил Рушиньскому провести срочное совещание.
— Я тоже сделал очень интересное наблюдение, — похвастался Качановский. — Ваше открытие — я имею в виду лагерную робу — произвело на меня такое сильное впечатление, что, просматривая в очередной раз документы процесса, я вновь и вновь соотносил её с заключённым, изображённым на снимке.
— Честно говоря, мы не слишком баловали его вниманием как во время следствия, так и на суде. Мне как защитнику он казался второстепенной фигурой.
— И тут меня осенило. Небольшой пустячок, который может уподобиться камешку, сдвинувшему с места лавину.
— Не томите, подполковник. Я умираю от любопытства.
— В ходе следствия, да и на процессе многие свидетели, увидев фотографию, заявляли, что лицо заключённого им знакомо. Вместе с тем они удивительно единодушно подчёркивали, что он не из Брадомска. Утверждали, что встречались с ним, но не могли вспомнить, где и при каких обстоятельствах.
— Да, совершенно верно. Один из свидетелей защиты именно так и сказал.
— Он был не одинок, можно назвать и других. Некоторые даже уточняли, что видели его в послевоенное время.
— Замечательно! Значит, этот человек не погиб и мы можем попытаться его найти. |