— Прошу прощения.

— Обвиняемый, узнавали ли в вас свидетели Рихарда Баумфогеля? — продолжал председатель.

— Многие свидетели узнавали, — признал Врублевский, — но были и такие, которые, когда их просили меня опознать, показывали на других людей, специально поставленных рядом со мной.

— Я хотел бы от имени обвиняемого внести ясность по этому поводу, — попросил слова меценас Рушиньский.

— Пожалуйста.

— Высокий суд, снимок, который находится в деле, был опубликован перед встречей обвиняемого со свидетелями всеми органами польской печати. Поэтому неудивительно, что свидетели опознали обвиняемого: они опознали не Баумфогеля, а человека, снимок которого видели за несколько дней до этого в газетах. Подпись под фотографией, как вы помните, поясняла, что это и есть Баумфогель. Каждый запомнил характерный шрам и по нему узнавал обвиняемого. Такое опознание не стоит и ломаного гроша.

— Давать оценки доказательствам — это компетенция суда, — напомнил защитнику председатель.

Рушиньский поклонился и принёс свои извинения.

— Публикация этих снимков в газетах, — заметил прокурор, — была манёвром защиты, предпринятым для того, чтобы можно было потом усомниться в достоверности опознания преступника. Именно пан Рушиньский сообщил журналистам, где следует искать фотографию.

Рушиньский вскочил со стула, словно его ткнули булавкой в чувствительное место.

— Высокий суд, я категорически протестую против подобных инсинуаций со стороны обвинения! — закричал он. — Этот снимок напечатали в пятидесяти тысячах экземпляров книги Бараньского, свободно продававшейся в каждом книжном магазине страны. Когда меня назначили защитником обвиняемого, я действительно рассказал об этой публикации знакомым судебным репортёром. Предоставление журналистам такого рода информации не возбраняется и не является нарушением тайны следствия, к которому, кстати сказать, меня в тот период и близко не подпускали. Хочу также подчеркнуть, что со мной не посчитали нужным даже посоветоваться относительно того, хочу ли я стать защитником человека, которого сегодня судят. Сидящий в зале в одном из первых рядов подполковник Качановский до боли сжал кулаки. С каким бы удовольствием он занялся бы расследованием дела, в котором в роли подозреваемого выступал бы адвокат Рушиньский!

— Появление фотографии в печати не является предметом разбирательства на данном процессе, поучительно заметил председатель, имея в виду как обвинение, так и защиту. — Поэтому прошу не касаться в дальнейшем этой темы. Пан прокурор, есть ли у вас вопросы к обвиняемому?

Щиперский подготовил много вопросов, касавшихся как пребывания подсудимого в партизанском отряде, так и его деятельности в Брадомске. Но Врублевский упорно отказывался признать, что работал в гестапо, заявлял, что не был в Брадомске и не знает, какие события происходили там в период оккупации. На вопрос, чем объясняется тот факт, что оба партизанских сражения, в которых он участвовал, закончились полным разгромом формирований АК, обвиняемый, будучи в состоянии сильного нервного возбуждения, ответил встречным вопросом:

— Следует ли понимать ваш вопрос, пан прокурор, как обвинение в передаче гитлеровцам сведений об этих партизанских формированиях АК?

— Прокуратура не выдвигает такое обвинение, поскольку не располагает какими-либо доказательствами на сей счёт, хотя здесь мы опять сталкиваемся с поистине фантастическими совпадениями. Кстати, примите к сведению: вопросы в этом зале задают суд, прокуратура и защита, а не обвиняемый.

— Высокий суд, — снова вмешался защитник, — пан прокурор позволил себе сделать непозволительные намёки относительно мотивов, которыми руководствовался обвиняемый, вступая в партизанский отряд.