После трудного дня — она ездила в санаторий, который перестраивали, ей заказали устройство там сада — Элейн возвращается домой и сразу же, только-только открывая ворота, чувствует: что-то не так. После секундного замешательства она понимает, что именно: машина Ника исчезла. «Гольф» больше не стоит на подъездной дорожке.

Элейн заходит в дом. Соня оставила обычную стопку писем и сообщений — о Нике ни слова. На доске в кухне Пэм написала, что на одном из старых каштанов начали расти подозрительные опята, а под ее сообщением Ник нацарапал: «Жаль, что тебя не было».

Он забрал еще кое-что из одежды. Практически опустевший гардероб красноречиво напоминает о том, о чем ей так неприятно думать теперь, как и пустое место на подъездной дорожке, где раньше стояла машина ее мужа.

Дети много говорят о любви. «Я люблю тебя», — лепечут они. «Ты меня любишь?» — спрашивают. Как только Полли научилась говорить, она стала задавать этот вопрос — в доме, где до тех пор почти не говорили о любви! Элейн всегда было трудно произнести слово «люблю»; и они с Ником редко дарили друг другу слова любви. То, как обращалась с этим словом Полли, напоминало ей Кэт, когда та была девочкой. Ее сестра тоже сообщала всем и каждому, что любит, и требовала любви в ответ. «Ты меня любишь?» — вопрошала она, подкравшись к Элейн, когда та делала домашнее задание, или мыла голову, или собиралась погулять. И она снова слышит себя: «Не глупи, Кэт».

Не глупи, ты же моя сестра. Она имела в виду именно это. Сестры не говорят о любви. Во всяком случае, я. Я не из таких.

Полли и Ник

Слушай, мы с Дэном расстались. Просто отношения зашли в тупик. На прошлой неделе. Разумно и по-взрослому — во всяком случае, я. Так что вот. Я теперь свободная женщина. Хотя есть один парень… Нет, не так. Может быть, один парень… Пока рано говорить — все еще только начинается, и я могу ошибаться. Так что не будем.

Да, папа все еще живет у меня. Нет, разумеется, мне его очень жалко, но это меня бесит! Мне почти тридцать, и я живу с отцом! Конечно, пробовала, по всей квартире валяются бумажки из агентств по недвижимости, так он их даже смотреть не хочет! Говорит, что ему сперва надо разобраться в себе, собраться как-то, что ли. Чем занимается мой отец? Ты имеешь в виду, где работает? Если честно, нигде. Просто болтает о том, что неплохо бы сделать то-то и то-то, и генерирует идеи, которые, может, когда-нибудь реализует. Но так было не всегда. У него имелось собственное издательство, и вполне успешное, кстати, но по части бухгалтерии он никогда не был силен, и они прогорели. А к тому времени мама так хорошо зарабатывала… Вообще папа очень славный. Знаешь, из тех, кто всю жизнь остается десятилетним мальчишкой. Ему уже пятьдесят восемь, а он все еще десятилетний. Маму это, понятно, всегда бесило, но такой уж он у нас — мальчик-переросток, вечно о чем-нибудь мечтает, планирует; по правде говоря, сердце кровью обливается, когда я смотрю на него теперь. Слоняется без дела. Почти все время молчит. Вдруг стал таким… старым.

Мама? Ну, откровенно скажем, я считаю, что мама вышла из себя и наделала глупостей. А мама не из тех, кто делает глупости. Она научилась обдумывать и просчитывать лет в пять. Нет, конечно, это все не просто так, но, по-моему, это уже слишком — столько времени прошло. Сто лет! Не хочу углубляться, но мне кажется, это явный перебор — всем попросту надо успокоиться и подумать. Господи, столько семей…

Что — отчимы? Нет, я понятия не имею. У нас старая добрая семья — папа — мама — я. Сколько? Ничего себе! Твоя мама прямо бьет все брачные рекорды.

Вот так и живем — папа спит на моем диване, в холодильнике — пивные банки, а по всей ванной валяются его грязные рубашки, кучу всяких планов пришлось отложить, а тут еще мама твердит, что не желает об этом говорить.