— А… — нарочито небрежно произносит Оливер, и ждет, что же последует за этими словами.

— Элейн жутко разозлилась из-за одной фотографии. Помнишь, то старое фото нас с Кэт?

Оливер рассматривает содержимое своей тарелки с ягненком под соусом корма.

— Да, — говорит он наконец.

Ник отодвигает свою тарелку:

— Это самое ужасное.

— Я знаю, — произносит Оливер.

— Знаешь?!

Оливер вздыхает. Ну, и к черту.

— Ко мне приходил Глин.

Теперь на лице Ника — настоящая паника.

— О, господи. Что ему было надо?

— Хотел знать, имела ли Кэт склонность… Словом, с кем еще она спала.

— И что ты сказал?

— Что понятия не имею. А ты бы что ответил?

Ник медлит. Кажется, он погружается в раздумья, а Ник, которого знал Оливер, редко отвлекался на подобные вещи.

— То же самое.

Оба смолкли.

— Вот незадача-то, — говорит Оливер. И снова принимается за еду. Наверняка он захочет заплатить — так чего пропадать хорошей еде?

И тут Ника точно прорывает. Из него исторгается сплошной поток бессвязных, неразборчивых жалоб. Конечно, у Кэт должны были быть еще любовники, говорит он, вокруг нее вечно кто-нибудь увивался. Она же была такая… хорошенькая. Но не ради этого самого, нет. Она не была легкомысленной. Не больше, чем я. Не знаю, что тогда на меня нашло. И на нее тоже, если уж так. Безумие. Глупость. Но факт в том, что прошло сто лет, так что к чему теперь… Я хочу сказать, так нечестно. Элейн ведет себя… Я не стал бы об этом говорить, но, кажется, у меня скоро случится нервный срыв. Кто-нибудь должен что-нибудь сделать.

Оливер едва слушает его. Он думает о Кэт. Которая за это время успела стать некой мифической фигурой, все вертят ей, как хотят, чтобы она вписалась в их рассказы. Каждый обходится с ней по-своему, каждый полагает, что именно он знал ее такой, какой она была на самом деле. Ему кажется нечестным, что посреди этой заварушки ее саму лишили права голоса.

Он перебивает:

— Ты любил ее?

Ник мгновенно умолкает. Он явно шокирован вопросом:

— Ну, я, конечно… — начинает он. — Естественно, надо… я хочу сказать — если ты замешан в таком, что… — Он тянется за тарелкой и берет вилку.

Нет, грустно думает Оливер. Не любил. Ник приходит в себя — настолько, насколько это возможно в его случае.

— Дело вот в чем: думаю, неплохо было бы, если бы ты поговорил с Элейн.

Оливер ошарашенно пялится на него:

— О чем?

Ник вздыхает — нервно, судорожно, раз и навсегда решившись сделать признание:

— Она выгнала меня, Олли, вот, собственно, и все.

Вздрогнув от неожиданности, Оливер принимается обдумывать услышанное. Подобная реакция Элейн удивила его. В свое время он считал, что Элейн скорее махнет на грешки Ника рукой. Да уж, вот это новость.

— Я хочу домой, — хнычет Ник, точно капризничающий малыш.

Оливера охватывает отчаяние. Ему бы рявкнуть на Ника, что он не семейный психолог, но раздражавшее еще со времен издательского дома Хэммонда и Уотсона чувство ответственности его останавливает. Но, боже ты мой, он ведь уже давно не отвечает ни за Ника, ни за его действия и поступки.

— В конце концов, — говорит Ник, — это ты сделал ту фотографию.

Оливер так и подпрыгивает на стуле.

— Нет! — кричит он.

Сидевшие за соседним столиком оборачиваются и смотрят на него.

— Как — нет?

— Я хотел сказать — нет, я не хочу, чтобы ты обвинял меня во всей этой истории.