Он видит Кэт и маленькую Полли, которые возятся в высокой траве, и любуется игрой света на бочке румяного, без царапин и вмятин, яблока. Выхватывает обрывки фраз: «Мое сердце не разбито… Главное — отойти в сторону… Пока они не передумали». Насчет прочего он не уверен — может, так и было, может, он путает сказанное тогда со сказанным ранее или позднее, а воображение подсказало остальное. Достаточно и того, что он был там тогда с Кэт и все случилось именно так — или очень похоже.
Полли не помнит тот день, когда они собирали яблоки. Он так и остался погребенным под грузом детских воспоминаний о тех днях, когда она была лишь парой глаз и ушей — слушала, смотрела и запоминала. Запоминала Кэт — она помнит ее разной. По мере того как росла сама Полли, Кэт становилась меньше ростом, и вот они уже сровнялись. И теперь Кэт стала чем-то вроде старшей сестры.
Когда-то Полли хотела, чтобы Кэт стала для нее больше, чем тетей. Она хотела, чтобы Кэт была ее матерью. Нет, это вовсе не означало, что она отказывалась от Элейн, просто желала, чтобы Кэт всегда была рядом — внимательная и близкая, как мама. Это она помнит отчетливо, как и чувство вины; она знала, что не должна никому говорить об этом, а Элейн — особенно.
Теперь Полли смотрит на все это взрослыми глазами. Она обожала Кэт и, естественно, хотела видеть ее чаще. Но уже лет в шесть — семь? — лет стала настолько взрослой, чтобы понять, что в этом ее желании привкус измены: мать может быть только одна, и ее надо любить больше всех на свете.
Я и любила, думает она. А что мне еще оставалось?
Да и не было в Кэт ничего такого… материнского. Разве можно представить, чтобы Кэт катила коляску, раскладывала по тарелкам семейный обед или ждала у ворот школы, а Элейн проделывала это между прочим и еще и работала! Полли понимает это и отдает матери должное.
Однажды Полли и Кэт сидели в комнате студенческого общежития и пили кофе — Полли тогда училась в колледже. Кэт приехала навестить племянницу. Полли хвасталась красавицей теткой, провела ее по кампусу, и теперь они устроили откровенный междусобойчик, которые так любила Полли. Она принимается расспрашивать тетю, что та думает о ее друзьях. Студенческая жизнь захватила ее с головой. Но она работает — работает как вол, решительно заявляет Полли. Уже тогда у нее имеются цели, она знает, к чему стремиться. Может быть, она пойдет в бизнес, станет финансистом, устроится куда-нибудь в Сити. А может, подастся в журналистику. Про веб-дизайн тогда речи не шло, хотя Полли уже в колледже стремительно осваивала новые технологии.
Кэт слушает. Сидит на кровати, скрестив ноги, точно с рождения привыкла сидеть в позе лотоса, с кружкой кофе в руке. Точно ей двадцать, а не сорок с лишним. Слушает с явным восторгом. «Счастливица!» — восклицает она, и в голосе ее звучат странные нотки. Полли в недоумении: это она-то счастливица? Вот кто счастливица, так это Кэт — так выглядеть, вести такую жизнь. Легко идти по ней. Счастливица уже потому, что она — Кэт.
Они говорят о любви. Полли думает, что влюбилась — не то чтобы потеряла голову или что-то в этом роде, не безумно влюбилась, но что-то определенно есть. Симптомы кажутся ей интересными, и она расспрашивает о них Кэт. Сон она не потеряла, но очень много думает о нем, и гм… в сексуальном плане. И не может не строить планов, как к нему подступиться. Может, не стоит? Все равно ничего не выйдет. А как ты понимаешь, серьезно это или нет? Она думает: кто-то, а Кэт уж точно спец в подобных вопросах.
Кэт смеется: «А… ты об этом». И рассказывает, что в первый раз влюбилась в пять лет — в почтальона. Потом — в рекламного агента, который приходил к ним домой, потом — в викария, а в пятнадцать лет — в мальчишку из газетного киоска; это уже было серьезно и продлилось целых два месяца. |